Я невольно кинул взгляд на свою лежанку, где под плащом действительно на всякий случай была приготовлена пара пистолей. Брат Адриэн перехватил мой взгляд и едва заметно усмехнулся:
– Господин возчик! Конечно, если бы вы пришли ко мне в исповедальню с этакими кнутами, я бы выгнал вас взашей из дома Божьего. Конечно, если бы смог. Здесь же вы вольны раскладывать орудия своего труда там, где вам вздумается. Итак, как говаривал честнейший адвокат Пьер Патлен [15] , «вернемся к нашим баранам». Добрейшая госпожа Жози уже сказала вам, что я состою каноником в церкви Святого Бенедикта, что между улицей Сорбонны и Пла д'Этэн? Признаться, нынче днем я и сам был свидетелем того странного случая, произошедшего на этом перекрестке, жертвой которого вы, – он кивнул на де Батца, – стали. Давненько не встречал такой прыти у бедного возницы! А ваш бег! Вы вполне могли бы зарабатывать себе на жизнь, став королевским скороходом.
Неспешная, доброжелательная речь каноника лилась умиротворяюще, елейно, когда бы не слышалась в ней то и дело скрытая издевательская нотка. Де Батц сидел, пунцовея на глазах, уже и сам не радуясь, что затеял поиски.
– Но полноте, Я не считаю себя вправе спрашивать вас, чего ради бедному возчику вздумалось преследовать карету монсеньора епископа. Быть может, вы всегда мчитесь за епископскими каретами сломя голову. Сейчас вы просите меня об одолжении – я правильно вас понимаю? – перебил он сам себя, внимательно вглядываясь в своих визави. Я молча кивнул.
– Так могу ли я, – торжественно продолжил брат Адриэн, – слуга Господний, отказывать в такой ничтожной милости возлюбленным чадам его, когда и сам он ежечасно дарует радость обретения искомого даже самым ничтожным из человецей?! Многие прихожане нашей церкви – добрые граждане, живущие поблизости. Не сомневайтесь, господа, – я отыщу вашу пропажу.
Дверь вновь отворилась. Жозефина, с парой бутылей и копченой грудинкой на подносе, присоединилась к пастве благочестивого бенедиктинца.
– О! «Премье крю ле Элено»! – радостно воскликнул слуга Господний, едва бросив косой взгляд на бутыли. – Прекрасное бургундское! Весьма рекомендую! Увы, сейчас я вынужден удалиться, ибо дела мои не терпят отлагательств, но, полагаю, завтра утром мы с вами вместе, в один голос, возблагодарим Господа за безмерную милость Его к чадам своим и воздадим лепту… – он чуть запнулся, – Матери нашей, Церкви, за ее посильную помощь. – Брат Адриэн смиренно склонил голову, блеснув из-под капюшона краешком аккуратно очерченной тонзуры. – До скорого свидания, почтеннейшие господа возчики. Да прибудет с вами Иисус!
Он направился к выходу, и из залы до нас снова донеслись слова озорной школярской песни:
Шаги нашего гостя стихли, заглушенные радостными воплями школяров, возносящих свой вечно молодой гимн вольностям славного студенческого племени. Жозефина затворила ногою дверь и, поставив на стол принесенные яства, вопросительно уставилась на своих загостившихся клиентов:
– Ну что, договорились?
– Из того потока благочестивой галиматьи, которую сей добрый брат на нас обрушил, я понял, что скорее да, чем нет, – поморщился я. – Честно говоря, не люблю святош.
– Вам бы не следовало касаться благочестия, мсье, – внезапно хмурясь, надменно заявила хозяйка «Шишки». – Какая ни есть, но я все же добрая католичка, а брат Адриэн, хоть и плут, каких свет не видывал, но все же Божий человек!
Слушая эту пылкую тираду в защиту смиренного бенедиктинца, я едва сдерживал невольную улыбку, поражаясь кавардаку, царящему в голове милой Жози. Но более чем благочестие всех каноников Парижа вместе взятых, меня интересовало совсем другое. Невзирая на дурацкую потерю памяти, я все еще оставался главой партии гугенотов. Во всяком случае, так говорил об этом Маноэль. И вдруг помощь монаха…