— Ты прогулял обед, — заметила Мери. — Вот он.
Он увидел обед на столе, придвинул стул и сел.
— Спасибо. Мери зевнула.
— День был утомительный, — сказала она. — Все так возбуждены. Сегодня собираемся.
На обед были протеиновые дрожжи, шпинат с горохом, толстый кусок хлеба и миска супа с грибами и травами. И бутылочка воды, строго отмеренной. Наклонившись над миской, он хлебал суп.
— Ты совсем не волнуешься, дорогой. Не так, как все.
Он поднял голову и посмотрел на нее. Вдруг он подумал: «А что если ей рассказать?» Но тут же отогнал эту мысль, боясь, что желание поделиться с кем-нибудь в конце концов заставит его рассказать ей все. «Нужно следить за собой», — подумал он. Если он расскажет, то это будет объявлено ересью, отрицанием Мифа и Легенды. И тогда она, как и другие, отшатнется от него и он увидит в ее глазах отвращение.
Сам он — дело другое: почти всю жизнь он прожил на грани ереси, с того самого дня, как отец сказал ему про Книгу. Потому что сама Книга уже была ересью.
— Я думаю, — сказал он, и она спросила:
— О чем тут думать?
И конечно, это была правда. Думать было не о чем. Все объяснено, все в порядке. Миф говорил о Начале Начал и о Начале Конца. И думать не о чем, абсолютно не о чем.
Когда-то был хаос, и вот из него родился порядок в образе Корабля, а снаружи остался хаос. Только внутри Корабля был и порядок, и закон, вернее, много законов: не расточай, не возжелай, и все остальное. Когда-нибудь настанет Конец, но каков будет этот Конец, остается тайной, хотя есть еще надежда, потому что на Корабле есть Священные Картины и они — символ этой надежды. Ведь на Картинах запечатлены символические образы иных мест, где царит порядок (наверное, это тоже Корабли, только еще большего размера), и все эти символические образы снабжены названиями, Дерево, Ручей, Небо, Облака и все остальное, чего никогда не видишь, но чувствуешь, например Ветер и Солнечный Свет.
Начало Начал было давным-давно, так много поколений назад, что рассказы и легенды о могущественных людях тех далеких эпох вытеснены из памяти другими людьми, чьи тени все чаще смутно рисовались где-то позади.
— Я сначала испугалась, — сказала Мери, — но теперь больше не боюсь. Все идет так, как было предсказано, и мы ничего не можем сделать. Мы только знаем, что все это — к лучшему.
Джон продолжал есть, прислушиваясь к шагам и голосам в коридоре. Теперь эти шаги уже не были такими поспешными, а в голосах не звучал ужас. «Немного же им понадобилось, — думал он, — чтобы привыкнуть. Их Корабль перевернулся вверх ногами — и все же это к лучшему».
А вдруг в конце концов правы они, а Письмо лжет?
С какой радостью он подошел бы к двери, окликнул бы кого-нибудь из проходивших мимо и поговорил бы об этом! Но на всем Корабле не было никого, с кем бы он мог поговорить. Даже с Мери. Разве что с Джошуа.
Он продолжал есть, думая о том, как Джошуа возится со своими растениями в гидропонных оранжереях. Еще мальчишкой он ходил туда вместе с другими ребятами: Джо, и Джорджем, и Хербом, и всеми остальными. Джошуа был тогда человеком средних лет, у него всегда была в запасе интересная история или умный совет, а то и тайно сорванный помидор или редиска для голодного мальчишки. Джон помнил, что Джошуа всегда говорил мягким, добрым голосом и глаза у него были честные, а его чуть грубоватое дружелюбие внушало симпатию.
Джон подумал, что уже давно не видел Джошуа. Может быть, потому, что чувствовал себя виноватым перед ним…
Но Джошуа мог понять и простить вину.
Однажды он понял. Они с Джо как-то прокрались в оранжерею за помидорами, а Джошуа поймал их и долго говорил с ними. Они с Джо дружили еще с пеленок. Они всегда были вместе. Если случалась какая-нибудь шалость, они обязательно были в нее замешаны.
Может быть, Джо… Джон покачал головой. Только не Джо. Пусть он его лучший друг, пусть они друзья детства и остались друзьями, когда поженились, пусть они больше двадцати лет играют друг с другом в шахматы — все-таки Джо не такой человек, которому можно это рассказать.
— Ты все еще думаешь, дорогой? — спросила Мери.
— Кончил, — ответил Джон. — Теперь расскажи мне, что ты сегодня делала.
Она поведала ему, что сказала Луиза, и что сказала Джейн, и какие глупости говорила Молли. И какие ходили странные слухи, и как все боялись, и как понемногу успокоились, когда вспомнили, что все к лучшему.
— Наша Вера, — сказала она, — большое утешение в такое время.
— Да, — ответил Джон, — действительно большое утешение.
Она встала с кровати.
— Пойду к Луизе. Ты остаешься здесь? Она нагнулась и поцеловала его.
— Я погуляю до собрания, — сказал Джон. Он кончил есть, медленно выпил воду, смакуя каждую каплю, и вышел.
Он направился к оранжереям. Джошуа был там. Он немного постарел, немного поседел, чуть больше хромал, но вокруг его глаз были те же добрые морщины, а на лице — та же неспешная улыбка. И встретил он Джона той же старой шуткой:
— Опять пришел помидоры воровать?
— На этот раз нет.
— Ты тогда был с другим парнем.
— Его звали Джо.
— Да, теперь я вспомнил. Я иногда забываю. Старею и начинаю забывать. — Он спокойно улыбнулся. — Немного мне теперь осталось. Вам с Мери не придется долго ждать.
— Сейчас это не так уж важно, — сказал Джон.
— А я боялся, что ты ко мне теперь уже не придешь.
— Но таков закон, — сказал Джон. — Ни я, ни вы, ни Мери тут ни при чем. Закон прав. Мы не можем его изменить.
Джошуа дотронулся до руки Джона:
— Посмотри на мои новые помидоры. Лучшие из всех, что я выращивал. Уже совсем поспели.
Он сорвал один, самый спелый и красный, и протянул Джону. Джон взял его в руки и почувствовал гладкую, теплую кожицу и под ней — переливающийся сок.
— Они вкуснее всего прямо с куста. Попробуй.
Джон поднес помидор ко рту, вонзил в него зубы и проглотил сочную мякоть.
— Ты что-то хотел мне сказать, парень? Джон помотал головой.
— Ты так и не был у меня с тех пор, как узнал, — сказал Джошуа. — Это потому, что ты считал себя виноватым: ведь я должен умереть, чтобы вы могли иметь ребенка. Да, это тяжело — и для вас тяжелее, чем для меня. И ты бы не пришел, если бы не произошло что-то важное.
Джон не ответил.
— А сегодня ты вспомнил, что можешь поговорить со мной. Ты часто приходил поговорить со мной, потому что помнил самый первый наш разговор, когда ты был еще мальчишкой.
— Я тогда нарушил закон, — сказал Джон. — Я пришел воровать помидоры. И вы поймали нас с Джо.
— А я нарушил закон сейчас, — ответил Джошуа, — когда дал тебе этот помидор. Это не мой помидор и не твой. Я не должен был его давать, а ты не должен был его брать. Но я нарушил закон потому, что закон основан на разуме, а от одного помидора разум не пострадает. Каждый закон должен иметь разумный смысл, иначе он не нужен. Если смысла нет, то закон неправ.
— Но нарушать закон нельзя.
— Послушай, — сказал Джошуа. — Помнишь сегодняшнее утро?
— Конечно.
— Посмотри на эти рельсы — вон они идут по стене.
Джон посмотрел и увидел рельсы.
— Эта стена до сегодняшнего утра была полом.
— А как же стеллажи? Ведь они…
— Вот именно. Так я и подумал. Это первое, о чем я подумал, когда меня выбросило из постели. Мои стеллажи! Мои чудные стеллажи, которые висят там на стене, прикрепленные к полу! Ведь вода выльется из них, и растения вывалятся, и все химикаты пропадут зря! Но так не случилось.
Он протянул руку и ткнул Джона пальцем в грудь.
— Так не случилось, и не из-за какого-нибудь определенного закона, а по разумной причине. Посмотри под ноги, на пол.
Джон посмотрел на пол и увидел там рельсы — продолжение тех, что шли по стене.
— Стеллажи прикреплены к этим рельсам, — продолжал Джошуа. — А внутри у них — ролики. И когда пол стал стеной, стеллажи скатились по рельсам на стену, ставшую полом, и все было в порядке. Пролилось чуть-чуть воды, и пострадало несколько растений, но очень мало.
— Так было задумано, — сказал Джон. — Корабль…