– Ну ладно, – говорит Мэтт, – мне нужно занести бумаги в кабинет мистера Мерседа.
– Сейчас? – удивляется Брэнди. Кивнув на дверь, она добавляет: – Мисс Джао вот-вот объявит название осеннего мюзикла. Буквально. Вот-вот.
– А вы его не знаете?
Рейна оборачивается к нему, сощурив глаза:
– Она тебе сказала, да?
На губах Мэтта появляется едва заметная виноватая улыбка – самая милая, что я видела в своей жизни.
– Скажи нам, – хлопает в ладоши Андерсон. – Пожалуйста, скажи.
– Но стоит ли? – спрашивает Мэтт, склонив голову набок.
Погодите-ка, он уже нас подначивает? Вот это круто! Я все еще пытаюсь остановить круговорот мыслей в голове, а Мэтт уже подначивает всю банду, как будто мы с ним сто лет знакомы.
– То есть тебе хотелось бы знать, не окажется ли вашей следующей постановкой мюзикл «Однажды на матрасе»?
– Проклятие! – Теперь Рейна тоже сбита с толку. Джао сказала Мэтту, что́ собирается ставить. Ого. А как же наш ежегодный ритуал. Как же напыщенность, нужная атмосфера и тайна. Она просто… сказала ему. Сказала Мэтту.
Мэтту-с-плаката. Который теперь учится с нами.
Дыхательные практики с утренней йоги, спасите меня. Незаметный вдох. Задержать дыхание на десять счетов. Незаметный выдох. Кейт Гарфилд, ты спокойна и сосредоточенна. Никакой растерянности. Нет-нет. Все это идеально укладывается в твоей голове.
Мэтт глядит на меня и улыбается.
Посмотрим в глаза правде: я не могу нормально думать, не могу нормально дышать, не могу смотреть прямо, не могу…
– Мне нужно пописать, – шепчет Энди.
Я медленно киваю и начинаю наконец дышать ровнее.
Нужно пописать.
Это наше волшебное слово, знак к бегству.
Сцена третья
Так себе, конечно, волшебное слово.
Эта фраза буквально означает предложение встретиться в туалете. В одном конкретном мужском туалете в конце коридора, ведущего к актовому залу. Мы зовем его «Богом забытым туалетом», БЗТ. Просто потому, что больше им никто не пользуется. Хотя, если так посмотреть, туалет как туалет. Там даже рисунков на стенах почти нет, а те редкие, что все-таки появились, выглядят довольно старыми: просто нацарапанные синей ручкой пенисы да угловатые буквы S. Мы с Энди идем сразу к тем кабинкам, которые всегда занимаем: они расположены рядом, а унитазы можно использовать как стулья. Не помню даже, как мы пришли к такому месту для встреч. Но когда мы сидим вот так – бок о бок, разделенные только стенкой кабинки, не доходящей даже до пола, – и беседуем о чем-то, мне удивительно комфортно. Я еврейка и никогда не была на исповеди, но, по-моему, ощущение должно быть похожим. Именно здесь я всегда открываюсь чуть больше, чем планирую.
– Какого. Черта. Тут. Происходит? – говорит Андерсон. Я его не вижу, но легко могу представить, как он взгромоздился на унитаз, как на ослика.
– Уточни, тебя выбор мюзикла так удивил или…
– Мэтт-с-плаката. Он же мне не приснился, да? Он и правда здесь? В нашей чертовой школе?
– Мэтт-с-плаката правда в нашей чертовой школе, – подтверждаю я.
– Но почему?
– Потому что переехал?
– Но почему он переехал сюда?
– Может, решил проследить за нами? – Я слегка выдвигаю вперед ногу.
– О боже, а вдруг он влюбился в нас и действительно проследил, где мы живем?
– Погоди-ка…
– Знаю, он бы тогда знал, да?
– Да. Нет. Определенно. Это уже слишком…
– Но! – восклицает Энди. – Но-но-но! Он явно удивился, когда нас увидел.
– Он мог сыграть удивление.
– Он же поступил на продвинутый курс по театральному искусству.
– Так странно, – повторяю я раз в тысячный за это утро.
– Та-ак странно.
– Как мы вообще…
Тут я замолкаю, потому что дверь туалета со скрипом отворяется. А потом, спустя пару мгновений, мы слышим, как журчит чья-то струя в писсуаре.
Сообщение от Андерсона: «Э-э-э?»
Я быстро печатаю: «Нарушитель!»
«Незаконное проникновение! Как он посмел!» – пишет в ответ Энди, и я, не сдержавшись, тихонько хихикаю.
Журчание прекращается.
На секунду в туалете воцаряется гробовая тишина.
– Можешь писать дальше, – произносит Энди.