Вообще просвещенный абсолютизм — это палка о двух концах. С одной стороны, все нивелируется, все становится подвластным государству; полицейский аппарат (а если надо, то и армия) безжалостно давит любые проявления инакомыслия, уничтожает свободу, самобытность; правят один государь, один язык, повсюду возникает единый уклад жизни. Но, с другой стороны, не обойтись и без свежего притока людей неординарных: ученых, опытных работников, умелых торговцев и украшающих жизнь творцов всякого художества. Именно их трудами создаются знания, богатство и красота, они рисуют и сочиняют, строят машины и дворцы, всячески увеличивают капитал; без них держава обречена на нищету и прозябание, хуже того, такую страну наверняка победят и разделят сильные соседи. Потому необходимо просвещение — нет, вовсе не для блага народа, но чтобы сделать дальнобойное орудие и найти рекрутов, которые смогут из него стрелять. И вот создаются школы и училища, плодятся учителя и просто грамотеи, появляются изобретатели и художники, и все эти люди — настоящие диссиденты. В том смысле, что душа каждого из них привержена свободе и не желает мириться с властью монарха, с его «божественным» правом распоряжаться их умами и телами. Так абсолютизм (монархический, коммунистический и любой другой) копает себе могилу. Иногда похороны занимают целый век или еще больше, но колеса истории, как бы медленно они ни вращались, неумолимо несут народ, страну и весь мир в грядущее. Не исключено, что и там поджидают беды, но это беды новые, другие, сейчас же (напомним, мы ведем речь о временах Австрийской империи) хватает нынешних. И невольно задаешься вопросами. Например, такими: кто в Чехии еще говорит на чешском? И много ли здесь издается чешских книг? И почему в столице Чехии нет чешского театра?
Дайте время, все будет. А пока…
Пока в Пражском университете, освобожденном от владычества иезуитов, возникли новые кафедры — истории и физики, агротехники, медицины и юриспруденции. Пусть преподавание в школах и университете ведется на немецком, пусть не слышна там чешская речь, но все же там есть студенты — порох всех революций, и есть профессора — ученые, новые люди. Не богословы в рясах, а истинные искатели знания, желающие выяснить, какой была Чехия сто, двести, триста лет назад, и кто есть чехи — вконец онемеченные славяне или нечто большее?.. Вопрос вполне уместный, тем более после наполеоновских войн, вызвавших в странах Европы подъем национального самосознания.
Однако еще раньше люди знаний и искусств решают, что пора объединиться, и в 1784 году появляется в Праге Королевское ученое общество, а спустя еще пять лет — Академия художеств. Театр тоже имеется — Сословный, о котором мы рассказали в предыдущей главе; спектакли в нем, правда, играют на немецком языке, но театр этот, несомненно, пражский. И, наконец, в 1789 году начинают издавать первый журнал на чешском языке, который выходил почти двадцать лет.
Здесь нужно пояснить, что в XIX веке, в эпоху чешского Возрождения, вопрос о языке был одним из ключевых. Какую бы петицию тогда ни отсылали в Вену из Праги, каких бы ни требовали перемен, в пункте первом обязательно было прописано: равные права для чешского и немецкого языков. Этот феномен может показаться удивительным российскому читателю: не «хлеба и зрелищ» желали чехи, не отмены налогов, не полной свободы, а предоставления прав родному языку! Русскому человеку это трудно понять. Ведь в Российской империи, как затем и в Советском Союзе, русский язык всегда был главенствующим и никогда не подвергался дискриминации. Национальная литература и наука создавались на русском языке, великие поэты, писатели и ученые всячески его обогащали, и любой иноземец, попав в Россию, учил русский, даже Екатерина II Великая. Русскоязычная среда поглощала людей иных племен: возможно, они помнили о своих немецких или, скажем, татарских корнях, но, приняв православие и говоря на русском, становились русскими.