Вот если бы у нас имелся собственный Франц Гриллпарцер, он мог бы описать нам эту историю как "Печаль Завиши" словно шекспировскую драму, в которой местный рыцарь побеждает гордого короля. Вот просто рассказ о том, как хитроумный jokulator, то есть, игрун — сегодня мы бы наверняка назвали его артистом кабаре — развлекает королеву и ее двор.
Ну чего такого он пел?
Все это звучало бы в переводе на современный язык приблизительно так. Только Пржемысл разъярился совершенно по старочешски, и Завише пришлось исчезнуть. Но он отомстил Отакару, сначала устроив восстание, а потом — не появившись на Моравском Поле.
Зато он прибыл в Моравию, поскольку там появилась свежеиспеченная вдова.
Второй акт выдуманной пьесы нашего выдуманного Гриллпарцера мог бы называться "Ложе Завиши". Он рассказывал бы о миленьком ворковании и могучей любви Кунгуты и Фалькенштейна. Где-то под конец акта королева ожидает ребенка, а маленький король-сирота — бастарда. Фейерверки на небе не появляются, поскольку европейский мир их еще не знает, зато вся Чехия буквально исходит сплетнями. Сынок ее никак не интересует! Она сбежала от него из замка Бездез! К любовнику! А пацана оставила Элишке!
То есть, няньке, имя которой вскоре заменит имя королевы Кунгуты. Но Вацлав мать любит. Когда он увидит ее через четыре года, он простит ей и незаконнорожденного ребенка, и отчима. Материнская эротика превращается в политику, и наш Завиша фактически делается владетелем всей страны. После всех этих драм, унижений и периодах голода, после Бранденбургов в Чехии — наконец-то все делается спокойным. А Завиша человек хороший, правит и никому не мешает. Так что живые себе живт, мертвым уже все равно, а будущее выглядит ну прямо как пахучая роза.
Вот здесь нужен какой-нибудь сдвиг, неожиданный поворот, как у Гриллпарцера. Турнир пражских мастеров пения. А Вацлав как раз проходит мутацию голоса и обретает собственный. Уже не слишком-то гармонизирующий с лирическим голосом матери. К тому же близится срок подачи чешской дани в результате капитуляции. Юный король должен жениться на молоденькой представительнице дома Габсбургов, на дочке победителя с Моравского Поля. Красивая девушка, отец которой не любит Завишу.
Но тот предчувствовал, что владение женой Отакара означает еще и передачу на себя хлопот покойного. Так что, когда в Хебе происходит свадьба, весьма похожая на ту, что была в Прешпурке, Фалькенштейн является там персоной нон грата, а Кунгуту это печалит. У нее уже имеется опыт с логикой подобных союзов. Женщина впадает в депрессию и возвращается в Прагу через замок завиши — Крумлов, где и умирает.
От страха за мужа, от чахотки или от упадка сил? Мы этого не знаем. Наш Пкшддпарцер выбрал бы первый вариант и написал "Бедствия Завиши". Политика вновь превращается в эротику. Копуляция в знак капитуляции становится любовной страстью. А Гута (или Юта) — маленькой богиней. Она не только дарит королю наслаждение, но и подкрепляет его, поддерживает. Вацлав чувствует себя на седьмом небе и придумывает для супруги песнь, более знаменитую, чем песнь отчима.
Боль его покинула, вернулась радость. Вместо горестей у него блаженства, вместо опасений — доверие, ласка и глубокое чувство. И он, наверняка, не преувеличивал, когда говорил, что:
столь манящей дамы не видел даже во снах…
Хотя текст песни украшает все сборники миннезанга, мы не слишком обращаем на нее внимание. Дело в том, что Вацлав подписался как Венцель, когда же впоследствии уже мы хотели это переделать, оказалось, что песня — фальшивка. Зато Вацлав превратился в мужественного короля, а Завиша — в беженца.
Он покинул Прагу, не моргнув глазом, и попытал счастья в Пеште. Его очарование там еще действовало, а вот удача — уже не слишком. На родине Кунгуты он осчастливил Елизавету Куманку (Половчанку), сестру короля Ласло (Владислава) IV Кумана (Половца), а в отчизне Отакара вызвал то, что ожила жизненная травма короля. Разыграть ситуацию психологически хуже было просто невозможно.
Так что когда до Праги добралось приглашение на крестины очередного бастарда, все уже встало на свои места, и близился финал. Вацлав обещал, что приедет, но это было всего лишь "габсбургское обещание" — хитрость с целью арестовать Завишу.