Гусу вскоре должно было исполниться двадцать лет, когда он отправился в метрополию — в те времена, одной из трех-четырех таких во всей Европе. И наверняка та его очаровала. Замечательный перекресток, магнит множеств. Именно так, как желал и планировал Карл IV, когда выдвигал Прагу в качестве центра собственной империи, mater urbium. В качестве второго Люксембуржца на градчанском троне он достиг того, о чем ранее чешские короли только мечтали — страна сделалась политической осью всего континента.
Вот только Карл пересолил с силой страны. Когда он лежал на смертном ложе, страна уже тряслась в своих основаниях. Зато сын и наследник короля валялся пьяным под столом в корчме, которая сейчас называется "У брабантского короля". Ты, дорогой мой чехоразведчик, обнаружишь ее сразу же под Замковой Лестницей при улице Труновской под пятнадцатым номером. Как раз под тамошним готическим сводом восемнадцатилетний ососок узнал о своем счастье-несчастье. Этот вот Вацлав (номер четыре) в банальные времена наверняка был бы банальным королем. Но в погруженной в хаос империи о означал исключительно плохой выбор. В году его коронации произошла церковная схизма, появилась пара или даже троица римских пап, к моменту же его ухода — конфликты достигли апогея. Конец Гуса представлял собой предсказание конца Вацлава, а этих двоих судьба связала особым узлом. Без Аморального Вацлава наш Порицающий Проступки Ян — наш громогласный и суровый проповедник, наверняка бы закончил жизнь одним из нудных doktores.
На свет он выплыл, когда фундаменты державы начали сильно скрипеть. На город уже пала первая крупная тень. Коррупционный режим короля Вацлава привел к серьезному финансовому кризису, а пражская чернь, подстрекаемая шовинистическим проповедником Ешком, пошла на евреев. Топорами, мотыгами и просто голыми руками в гетто было убито более трех тысяч человек. Более одной десятой части горожан. Случилось это на Пасху, во имя Господне. Пощадили только нескольких детей, сирот — потому что кто-то их окрестил, так что теперь они считались своими. Размер этого варварства превышал все, что до сей поры наши люди знали или что совершили. Еврейский город был обращен в пепел, в пасхальный вторник горели огромные кучи трупов. Над Прагой вздымался густой, удушливый дым и ни за что не желал расходиться.
Но Вацлав посчитал это наступлением на собственное величие. Отреагировал он слишком поздно и крайне слабо. В принципе, погром весьма соответствовал его стилю жизни императора и короля, он соответствовал его эксцессам и финансовым махинациям его фаворитов. Все эти королевские дружки были чистокровными чехами, помещиками на полную катушку, баронами, специализирующимися в пьянках и скандалах. Помещик (zeman) — это наш такой landlord, дорогой мой чехоразведчик, не какой-то там Seemann, не моряк[15]. То был человек крутой, который сначала бил, а только потом расспрашивал; мелкий такой чешский дворянин, несколько грубоватый. Помещик из Радчи, некий Радечский, был основателем рода, который сделал карьеру в армии. Тот знаменитый Радецкий связан с нами родством. Помещик по фамилии Жижка во времена Вацлава начал свою боевую карьеру. Помещик, попросту Junker. Если у нас кто-нибудь желает карабкаться наверх, он должен ступать по земле, а не по морю.
В компании своих дружков Вацлав чувствовал себя превосходно. Они были его ровесниками, а прежде всего — любили хорошенько выпить, так что наливали ему, а потом уже тиранили мир своими грубыми шутками. Они любили молодых, сильных молодцов и борзых псов, громадных, что твой теленок. Зато они ненавидели монахов, тех ловкачей, которые так размножились во времена вацлавового отца. Это как раз те самые бароны и разъяснили королю, что огромным наследием отца можно управлять из маленьких чешских замков, в перерывах между охотами и пьянками. И они, наверняка, даже верили в это — в конце концов, они же были людьми, ходящими по земле, детьми провинции. И, в соответствии с представлениями тех времен о мире, даже могли чувствовать так, словно находятся в самом его центре.
Америку открыл настоящий Seemann только лишь через сотню лет, и вновь оттеснил чешских "земанов" на периферию. В ту самую провинцию, откуда был уже только шаг к политическому упадку. И чешский упадок вскоре пришел. Возможно, он и не был столь глубоким и жестоким, если бы наш эгоцентризм видел еще и морскую, а не одну только пивную пену. Изменение карты мира не затронуло нас столь жестоко. Но мудрость предвидения в политике — это растение крайне редкое, что уж говорить про те времена. Ведь между Крживоклатом и Карлштейном[16], а так же другими маленькими замками короля Вацлава расстилались чудные долины стабильного мира. И легко было поверить, что все так стабильно и будет.
15
Вот не знаю, следует ли указывать, что здесь у Автора лингвистическая игра: "земан" — "зееманн".