Например, Готвальд! Вот это фамилия, вот это звучит! А к тому же еще и Господь Бог. То самое слово, которое нам известно из наших будничных ругательств: himlherrgott krucinmarjájózef! Мы же хитроумно предпочитаем ругаться по-немецки, чтобы не упоминать имя Господа нашего на родном языке всуе. Мы — народ осторожный. А вдруг Господь когда-нибудь возьмет и появится? Потому мы предпочитаем устроить себе приличную оговорку, и с ним поступаем точно так же, как с Правдой.
В Готвальде звучало нечто высшее! Нечто властное. Вот мы и решили попробовать и выбрали его в свободных выборах, точно так же, как немцы своего Халупку. В конце концов, этот когда-то тоже шатался по Вене, как и его старший коллега. Вроде как существует нечто такое, как Hassliebe: любовь-ненависть. И Готвальд сотворил чешскую тиранию таким образом, что даже Швейка отучил швейковать.
Тогда мы сбежали в частную жизнь — в хаты, халупы, домики. Когда-то мы были горды тем, что могли их покинуть как люди, знающие добродетели цивилизации, теперь же с охотой в них возвращались. Избранный нами диктатор придал нашей жизни решительность и на весьма длительное время старо-новое измерение. С того времени мы и сбегаем в хаты-халупы-домики… Даже нет, мы сбегаем в Священную Халупу, как когда-то на воскресную мессу. Спокойная, деревенская жизнь спасает нас от серости наших не всегда наполненных активностью дней. Вот там есть место героизму чешских самоделкиных! Бунту доморощенных художников и ремесленников. Даже коммунисты не были в состоянии сломить наше новое, "халупное" Я.
В договоренности и пате тех времен было нечто библейское: Quod caesaris, caesari, quod chalupae, chalupam (Цезарю — цезарево, халупе — халупное — лат.). С понедельника до пятницы мы делали вид, будто бы работаем, а с пятницы до понедельника — будто бы отдыхаем. Но при этом все прилежно чего-то мастерили. Мы изображали лучшую жизнь. Здесь даже товарищ Свобода из секретариата партии говорил обычное "добрый день" и позволял обратиться к себе "пан". Но иногда позволял себе вести себя словно Пан, бог стад в идиллической, чешской Аркадии.
Здесь до сих пор мы — Йозефы, Карелы и Ярославы, превращаемся в Пеп, Кай и Ярд, в Йиреков, Ваш и Гонз в том кажущемся чешском эгалитаризме, который лишь на ком-то снаружи способен производить впечатление, будто бы мы и вправду равны друг другу. Только распознать эту тончайшую разницу весьма нелегко, и для этого следует иметь неплохую чешскую голову. Ведь известно, что Ярда Ярде — не ровня, точно так же, как Йирка — Йирке, это только посвященные ничего не попутают и безошибочно попадут на предназначенное место.
Гонза и Вашек — это не только чаще всего выступающие представители нашего вида, но и вообще чуть ли не атланты чешскости. "Глупым Гонзой", который в чешском языке родился на основе южногерманского выговора имени Ганс, я займусь позднее — в главе о чешских сказках, где он играет главную роль. Сейчас же возьмусь за "умного Вашека". Это праобразчик нашей смекалки. Он даже добыл свою позицию символа чешскости в карикатуре, в особенности — наших австрийских соседей. В этом он конкурирует с Михелем — образцом немецкости. В этих карикатурах Вашек носит круглую шапку с узкими полями, а Михель — ночной колпак с кисточкой. Два прототипа истинного братства.
Только Вашек — это нечто больше, чем данный комический персонаж. Это завоеватель, клоун и король. В ранних периодах нашей истории такое имя носили амбициозные и экспансивные князья, правящие старой Чехией между Ржипом и Прагой. Им хотелось побольше славы, то есть всю остальную Чехию, и не важно, чего бы это не стоило.
А ведь за это необходимо было ой как дорого заплатить — либо латифундиями, отданными конкуренции, либо собственными головами. А потом случилось чудо — именно так наши простодушные предки называли передряги, благодаря которым и творится история (то есть, история как катастрофа). Один из таких неотесанных парней огляделся по дальнейшей округе и заметил, что прямо за горами нравы помягче и поприятственней. Так что возжелал он Европы, имея в виду немцев со всей их страной. Немцы — то есть немые люди, в стране немых! Неслыханно! Это что же, они теперь должны были обрести голос?! Этот молодой человек сделался нашим самым быстрее всего оформленным святым. Еще в юном возрасте его собственный брат приказал прибить его к двери церкви. Канонизация в те времена еще не была столь бюрократическим занятием — к тому же наши вообще не имели на нее какого-либо влияния. Просто Европа отметила это убийство, и оно возбудило в ней сочувствие. Она отнеслась к происшедшему как к своеобразной просьбе о приеме в Союз. Ведь если человек становится жертвой желания расширения собственных горизонтов, то в те времена это считалось чем-то вроде испытания зрелости и отваги.