Cogito ergo sum, говаривал когда-то Рене Декарт, который, вроде как, свое пионерское произведение — основы современной философии — обдумывал неподалеку от Праги. К сожалению, как на злость, в католической армии, под командованием Тилли, который дал нам выволочку под Белой Горой. Discours sur la methode — Рассуждение о методе — "мыслю, следовательно существую", заверил он сам себя как первый рационалист, поставивший под сомнение собственное сознание, чтобы с гордостью возвести фундаменты под исследования и вскрытия всяческого рода, которые с того времени и до нынешнего режут на кусочки ранее единый мир.
Но мы, наверняка из мести за собственное поражение, перевели это как "говорю, следовательно, существую". То, что было разъединено на кусочки, мы соединяем с помощью нашего языка. При этом нами не руководит какое-либо ordo, какая-либо Система, а всего лишь огромная доза уважения ко всему живому. Мы будто калейдоскоп. То, что перекатывается и перемешивается внутри, не всегда обязано быть Чистотой и Красотой, тем не менее — это такое чистое и прекрасное удовольствие, что-либо смешивать и запутывать. По правде красиво ухватить путаницу жизни и, иногда, увидеть смысл в бессмыслице.
ЧЧ — Чешский Человек — не является особо великим систематизатором. А если уж появится некто, выделяющийся в данной сфере, его, в свою очередь, называют Паточка — это пивовар, изделия которого походило на выветрившееся слабое пиво (patok). В размышлениях о Боге и окружающем мире мы, скорее, решаемся на импорт. Если имеется нечто готовое, к тому же родом откуда-то — это нам нравится гораздо сильнее. Мы с энтузиазмом внедряем это в жизнь, проявляя просто фантастическую смекалку. Это так же, как в случае наших ругательств! Зато болтовня и рассказы, растворяющие, разрушающие системы — это уже чисто наш продукт, который мы сами выдумали, испытали, и который действует.
Нет, это совсем не какие-то глупости малых людишек, совсем не банальные сплетни — а только напоминание о непостоянстве мира. Если же "мир — это случай", как утверждал Виттгенштейн — равно как и Кафка, Гашек, Готвальд и Гитлер, что родом были из бывшей Австро-Венгрии — то мастер рассказа Грабал тоже желал обозначить этот мир, при этом обращаясь к тезаурусу пражского немецкого языка, и, благодаря этому, стал великим пабителем (pábitel). Pábit происходит от fabeln, baffeln или babbeln и означает "разговаривать", "болтать". Но только не в чешском языке! Pábit это не совсем то же, что baffeln, точно так же, как "кнедлик" — это вовсе не Knödel. Возможно, какой-нибудь насмешник и скажет: вы только поглядите на чехов! Они такие чемпионы несовершенства, что как только у них случится чего-то совершенного, им приходится взять это у немцев — мастеров перфекционизма! Но Грабал не только умно выбрал, но и тем самым уплатил небольшую дань языку своей супруги. Она стояла рядом с ним во время войны и после нее. А может, именно она рассказывала ему, что подобный способ говорить о жизни взялся прямо из жизни, что он прижился в немецких кафе и винных погребках, так что pábeni можно было признать совместным строением обеих культур нашей метрополии.
Гётц Фер описывает золотые времена pábeni-pabbeln в своей книге Fernkursus im Böhmischen (Заочный курс чешского языка — понятное дело, двуязычный). Мой собственный "ускоренный курс" может лишь подтвердить Фера.
И все-таки, pábitel это несколько больше, чем Baffler, точно так же, как hairstylist — это не только парикмахер. В слове pábeni где-то звучит чешское báj (сказка, миф) и bavení (развлечение, попытка развеселить). То есть, сказка, не правда.
То есть, собственно говоря, Правда здесь вовсе не побеждает. И уж наверняка не политическая правда. Здесь не высказывается никакое коллективное "Я", а, возможно, лишь группа персонажей из сказки. Здесь царит лирическое "Я". Но опять же — нет никакого монолога, никакой мономании, только лишь сольные выступления личностей, даже малых или совсем уже ничтожных, как тот же Крживопрд! Хор, составленный из наблюдателей, соглашаясь, урчит и отпивает из своих кружек. Ибо, раз мир — это общность фактов, то мы — всего лишь одни из них.