И первое христианское тысячелетие породило ключевой культурный и политические вопрос: где заканчивается европейский Запад? Император и римский папа, пара наиболее могущественных Wessi (житель Западной Германии, фэргешник — нем.) тогдашнего времени, считали, будто бы чехи, поляки и венгры вроде как могли бы принадлежать к нему. Мы и сами, вообще-то, желали этого — но при соблюдении определенных условий. Ведь та щепотка разврата или торговлишки людьми — ну кому они могут повредить? Так что пускай эти святоши так не говорят! Ведь сами занимаются тем же самым, только втихую. А кто у нас знал, что Войцех, когда первый раз от нас ушел, на "ты" с императором? И что римский папа им восхищается? Просто напросто, нам осточертели проповеди, которыми он нас все время угощал. Сам он, похоже, был ужасно упрямым, ведь наверняка же можно было найти какой-то способ этот скандал как-то затушевать. Разве не советовал ему римский папа: "Сын мой, раз тебя не слушают, позволь им умереть в глупости, а оставайся здесь, с нами, ибо мы ведем достойную спасения жизнь!". Так нет же. Ему приспичило еще раз отправиться в Чехию.
Ехал он к нам через Шумаву, неподалеку от Непомука, который, благодаря этому должен благодарить его за первое упоминание в истории. Здесь, под Зеленой Горой, этой скалистой шапочкой среди лесов, мог он в последний раз спокойно выспаться. Земли эти принадлежали тогда Славниковицам. Но напротив, на другом берегу речки высиживал Чешский Черт, имея за собой страну, в которой было полно Чешских Чехов. И черт иронически смеялся: "И эт' куда же ты, Войтусь-Адальбертик? Разворачивайся и бери ноги в руки! Здесь правлю я, а не твое кропило!".
Святой, вроде как, сделал глубокий вдох, поскольку предчувствовал, что его ожидает. Что это будет его самый тяжелый шаг. Огромные валуны в речке тоже почувствовали эту тяжесть. Но — словно были из воска — лишь набожно поддались ногам епископа. Сегодня там стоит часовня, в которой хранится неподдельный след того исторического шага. "Святой Войцех, направляй нас!" — гласит надпись над входом.
Только чехов в Праге это ну никак не тронуло, и они быстро выбросили его из головы. И в то самое время, как он среди своих поляков, венгров и валахов буквально чудеса творил, они осадили замок Славниковицев и всех вырезали. Даже камня на камне не осталось. И как раз в день святого Вацлава. Двадцать восьмого сентября, когда дозревают сливы, когда осы роились над падалками, а солнце жарило будто летом.
Послание было совершенно четким: мы тебе никакое не молитвенное собрание, мы — собрание Вацлавов — а мир пускай думает об этом, что только желает!
Созревание слив тогда было для нас более важным, чем зрелость духа и зрелость поступков. Тем временем, второй пражский епископ — прежде, чем его встретила мученическая смерть от рук пруссов — добился того, чтобы Гнезно и Остржихом стали архиепископствами, а тамошние повелители уселись в сиянии и славе королевских тронов. Зато мы с невозмутимой гордостью ждали королевского трона целых сто пятьдесят лет, а уж архиепископского — все триста с лишком! Только и так Войцех пощадил нам несколько гораздо худших вещей. Вы только представьте, если бы местом своей мученической смерти он выбрал нашу страну! Мученическая смерть была его мечтой, и что бы было, если бы эту его мечту исполнили?
Зато мы получили время для своих типичных размышлений: о Вацлавах, о Славниковицах и вообще обо всем. В том числе — и о сливах, поскольку, учитывая столько проведенных на воле осенних месяцев, в этом не было ничего странного. В каком-то из весьма солнечных сентябрей мы на юге должны были изобрести бухты (buchta) — дрожжевые пончики с начинкой. Чтобы посвятить их святому Вацлаву, возможно, как раз здесь, в Непомуке. Наверняка, в то время, когда память о двух великих убийствах — вацлавском и славниковицком — наконец-то стерлась, и этот чудовищный день 28 сентября сделался праздником чешского единства… Так что снова мы обжирались и напивались без меры, но на этот раз — уже ради высшей цели и за всеобщее дело.
Но и здесь было немного чужого вдохновения. Адальберта приезжали почитать к нам еще и баварцы — монахи, господа и крестьяне. И у одного из них, наверняка, имел с собой нечто wuchtig. Нечто такое, что можно съесть, что имеется под рукой, нечто такое, что следовало вылепить с применением силы (Wucht), а потом забросить на противень. Eine Wuchtel или же buchta — пончик, дрожжевая булочка! Если не ошибаюсь, то именно форма и тщательность изготовления данного блюда нас так увлекали. Через желудок можно попасть не только в сердце, но так же и достичь веры. И уж наверняка фиксируется она там намного лучше, чем посредством постов, наказаний и анафем.