Книга Гёте только что появилась и увлекало поколение наших героев. Достаточно подумать о мастерской Фауста из первого акта и о том, как Мефистофель из диванчика создает людское существо. У открытия Вышеградской песни[40] похожие коннотации. Линда подкладывал толстенный том под свой диван, чтобы тот не шатался, и, якобы, именно в нем нашел ценный пергамент. Сегодня уже невозможно установить, кто был автором замысла "сотворения" этой литературной жемчужины. Но Линда с Ганкой — это Кастор и Поллукс истории, которая все это объясняет.
Ганка — это "часть силы той, что без числа / Творит добро, всему желая зла".
Так это звучит в знаменитой сцене шедевра Гёте. Хотя Ганка, как "незавершенный" священник, рассуждал как иезуит, так что во внимание принимал в первую очередь добро — а хорошим было все, что подтверждало добро. Но диалектика, скрывавшаяся за той цитатой из Гёте — была хитом тех времен. Профессор Гегель утверждал, что прогресс зависит от способности к отрицанию — мы обязаны отречься от того, что поначалу хотели, чтобы получить (в третьем раунде) то, что обладает собственной, незапланированной логикой.
Европа становилась сценой драм, в которых было множество отрицаний. Из идеи свободы вырос проект империи, а из французской девчонки во фригийской шапке — корсиканец в треугольной шляпе. Неподалеку от Брно он добил Священную Римскую Империю, в которой родились Линда и Ганка, и теперь готовился к последующим завоеваниям. Его боялись все народы к востоку от Рейна — в особенности, Германия, которая в новых условиях теряла свои позиции. А чехи попросту сделались одинокими. В новой Австрийской Империи, образовавшейся после битвы под Славковом (Аустерлицем), они уже не играли какой-либо роли.
Наши два молодых человека морщили лбы и размышляли, что же им делать. Они желали добра чехам и нашли его в чешском языке. Среди студентов пастора Добровольского — творца современной богемистики — Ганка и Линда были из наиболее способных. Язык означал для них дух (и наверняка они читали Гердера, утверждавшего нечто подобное о немецком языке), таким образом, усиление чешского языка означало для них обретение большей силы.
И в подобных мыслях они были не одиноки. В Праге появился Генрих фон Клейст, вчерашний просветитель и свежеиспеченный националист, чтобы показать, как хороший немецкий язык может помочь в выходе из кризиса. К этому времени он уже написал знаменитую драму Die Hermannsschlacht (Битва Германна), в которой прославлял вождя херусков Херманна (Арминия) как немца, победившего римлян. Правда, тысячу восемьсот лет назад, но это, тем более, было современным. Ибо нынешний Рим называется Парижем, и с ним необходимо точно так же расправиться.
Были ли Ганка и Линда на том авторском вечере? Сложно себе представить, чтобы в маленькой, как в те времена, Праге такое событие обошло их внимание. Наверняка они поняли послание Клейста: прошлое обязывает, а кто умеет писать, тот может его оживить. К тому же Клейст обрел успех в качестве пророка: Париж пал, а немцы с гордостью подняли головы.
Так что теперь стоило бы отрицать их — тоже, в первую очередь, посредством истории. Потребность на нее все время росло, ну а там, где ее не хватало, ее можно было и создать. Потому что, когда не действует воскрешение, логично применить инсеминацию. Так что нет ничего удивительного в том, что чехи дождались своего Германна, который вместо римлян побеждает татар, а так же легенды, рассказывающей про эту замечательную победу.
То есть, дата первой из наших жемчужин обладает своей политической, исторической и культурной логикой. И даже чуть ли не диалектикой: триаду возрастания и усиления сообщения. Начиная с Вышеградской песни, через краловедворскую рукопись, и вплоть зеленогорский пергамент укреплялся фундамент столь необходимой чешскости в стиле, который, более, радовал, чем изумлял. Потому никто не стал возмущаться даже Песнью короля Вацлава, которая вскоре появилась как бы вне программы. Наконец-то сделалось ясно, что наш повелитель написал ее по-чешски, а кто-то приказал ее перевести. Потому что потом, когда в храме собственной молодости Вацлав Ганка открыл Бенеша гержманов, Лубора из Лудиша, Честмира и Збыхоня, искушение синтеза было гораздо сильнее обязанности анализа.