В третьем акте народных персонажей давят еще сильнее. Они ищут рецепт для Князя, поскольку у молодого человека проблемы со здоровьем — не только без немой Русалки, но и без болтливой Чужестранной Принцессы, которая почувствовала себя обиженной тем, что гадкие существа из здешних водных резервуаров могут оскорблять благородно рожденных господ. Но тут вновь выплывает Водяной и прогоняет Лесника вместе с Поваренком. Так что те не узнают от Бабы-яги (Ведьмы), как помочь Князю. Зато мы узнаем от нее сами, как избавиться от него с помощью Русалки.
То есть Квапил, хотя, наверняка, и не намеренно, продолжает применять чешский стереотип. Тот самый, с которым он так решительно боролся. Не любил он чешских грубых шуточек, его раздражал пивной кураж, он терпеть не мог взглядов всяческих поварят. Наверняка, ему хотелось обратиться к средствам оперы-буфф, только те ему не совсем были по сердцу. Ведь по сути своей он был либеральным патриотом, желающим выпрямить спины поварят и лесников. И чем большим делался политический вес чехов, тем больше он воплощал их художественную значимость. Он знал, что чехи обязаны иметь Князя, потому что идиллий у них — на рубль десяток.
Он ведь замечает, что народы, у которых Князья имеются, действуют в более широком контексте. Ему нравилось величие. И, наверняка, не случайно, что именно он понравился Дворжаку, когда композитор искал нового либреттиста. Предыдущие оперы Дворжака обвиняли в вагнеризме и плохих текстах. Сколько правды в первом обвинении, я не знаю, но второе обвинение верное. Только лишь у лиризма Квапила появилась собственная и свойственная героика, и Дворжак это чувствовал. Будучи композитором мирового масштаба, он получил, наконец, и тему мирового формата.
И никаких "small is beautiful" (малое — прекрасно — англ.), которое под конец того же самого столетия будет хвалить первый чешский нобелевский лауреат[65]. У Дворжака чешская деревня — это не вселенная, а только лишь адрес ее отражения. Объединение красоты и малости его не интересовало. У красоты божественные коннотации. Быть может small даже и beautiful, но beautiful — наверняка не small. Хотя у Поваренка с Лесником у Квапила столько же текста, как у Русалки с Князем, музыка Дворжака подчеркивает разницу. Если лирическая сказка и существует как жанр, то, вне всякого сомнения, она родилась именно здесь. Только лишь благодаря паре Дворжак — Квапил родилась чешская сага, а не патриотическая идиллия. К тому, что является недостижимым, здесь не прикасаются, а что нельзя высказать, здесь и не оговаривается. Зато Дворжак звучит. Печаль Русалки и несчастье Князя поверяются здесь сочувствующему Богу. Потому-то Русалка и стала чешской оперой мирового значения.
Вена тоже смилостивилась. Еще перед ноябрем 1989 года, то есть в годы моего пребывания в эмиграции, эту отброшенную ранее оперу представили в великолепной постановке. С восхищением я слушал первоклассных певцов — русских, словаком и немцев — неистово аплодируя их чешскому языку. И, признаюсь, когда занавес закрылся, я устыдился собственных эмоций. Но я, просто-напросто, видел самую лучшую Русалку. "Народ себе" в действительности означало "народ — всему миру". Я был просто счастлив, аплодировал и аплодировал. Только лишь когда энтузиазм несколько утих, потихоньку до меня дошло, что я не видел ни Поваренка, ни Лесника. Лтто Шенк — режиссер — немилосердно их вычеркнул. Я же, который провел с ними столько времени, вообще этого не заметил. Как если бы Бог примирения, появляющийся в конце Русалки, вмешался еще раз. На сей раз, политически, и для Квапила. Ведь тот в 1918 году создал Манифест Чешских Писателей, в котором обращался к чешским депутатам в Вене, чтобы те, наконец-то, выпрямились и перестали быть поваренками. Когда же те послушали его, и пришла независимая Республика, он все время защищал ее от того, чтобы она кому-то поддалась. За это нацисты послали его в концлагерь. Но Квапил пережил даже его, чтобы убедиться в том, что Русалка бессмертна… равно как и творец ее либретто.