— Так это он его волочит, не видишь, что ли? А хулиганы на перилах крыльца читальни:
— Ребя, рогатый фокс!
— Сколько горючего потребляет на сто километров?
— Дурья башка! Это охотничья коза! С ней ходят на лисиц!
А какой-то отец семейства даже поднял своих двояшек на руки, чтобы им лучше видеть, и чуть не километр следовал за Пекаром по тротуару. Двояшки всю дорогу верещали как резаные:
— Дяденька укротитель, дяденька укротитель, не бейте поросеночка! Дяденька укротитель, дяденька укротитель, поросеночек хороший!
У Пекара и без того хватало проблем: он никак не мог решить, вести ему козу по мостовой или по тротуару. На тротуаре его могла бы оштрафовать санинспекция, на мостовой — ГАИ, дескать, сумерки, а у козы нет даже отражателей.
Можно ли любить человечество, если оно развлекается на твой счет? Можно ли верить ближнему, если у тебя в ушах еще не затихли вопли двояшек, а ты уже снова вынужден слушать наглые реплики! Хоть бы они были остроумными, хоть бы в них была малая толика фантазии! Однако наибольший успех выпал на долю дурацкой реплики:
— Вот если бы она умела стряпать!
— Вот если вы считаете себя остроумным, то сильно ошибаетесь! — отпарировал Пекар, когда кто-то сказал это впервые. Но потом эта идея осенила стольких шутников, что Пекар смирился и перестал полемизировать. Тогда он еще не осознал, что эта фраза будет преследовать его постоянно, покуда жива коза. И что реплика эта всегда, в любое время дня и ночи могла развеселить окружающих. Всех, за исключением Пекара. Убедить кого бы то ни было, что, остря подобным образом, он совершает кардинальную ошибку, было невозможно.
У мастера Ондращака он также не нашел прибежища. Ворота замка были заперты, свет потушен. Но Пекар не позволил себя обмануть.
— Откройте, мастер, я же знаю, что вы там! Мне надо отметиться в табеле! Этого вы не можете мне запретить! У каждого есть право на труд! Для этого есть параграфы, профсоюзы и комитеты по делам трудящихся!
Мастер в конце концов клюнул на параграфы и профсоюзы: типичный мастер, он приоткрыл ставню и крикнул во тьму над розами и английским газоном:
— Табель я отметил, завтра отработаешь две смены. Ступай домой, проспись, мне на твои параграфы плевать, мне до пенсии два года! Не скандаль!
Люди злые, хотя Ондращак и отметил его табель, предотвратив прогул. Навряд ли он сделал это так бескорыстно, подумал Карол Пекар.
Исполненный злобы на недоброжелательную планету, он зашагал прямиком по английскому газону, грозя замку и тополевой аллее и бормоча себе под нос пародии на стихотворные призывы в бой. Вот так и в такие минуты рождаются, вероятно, поэты, те хорошие поэты, любезный читатель, думается нам вместе с Кунг Фу; только у одних это как горб, остается на всю жизнь, а другие проспятся и забудут, как случайного знакомого из «Лотоса»[58]. Если бы мы напрягли слух, то, возможно, что-то да и уловили бы.
Сент-Экзюпери вне служебных отношений. Так и хочется в конце сказать «аминь». А владелец козы, справившись подобным образом с проблемой поэтического воззвания, вздохнул с облегчением, хотя предстоящее возвращение домой тоже было делом не простым.
Сесть в трамвай Карол не решился, не зная, какие есть на этот счет правила. Ему казалось, будто он где-то что-то читал о запрете провоза горючих материалов, огнестрельного оружия, крупногабаритного багажа и домашних животных. Целомудрие и робость, доселе неведомые ему, схватили его в свои когти. Он не посмел махнуть рукой даже проезжавшим такси, которые мчались мимо него с высунутыми языками, как не в меру озабоченные кобели. Да и денег на такси у него не было, так что целомудрие и робость тут были вполне уместны.
На освещенной неоном двусторонней дороге, ведущей к отдаленному и тихому микрорайону, у него наконец появилась возможность поближе разглядеть козу. Он с любопытством поглядывал на нее: животное казалось кротким, похоже, что буянить оно и не помышляло. Пекар для пробы потряс конец цепочки, потом незаметно опустил цепочку на землю и спрятался за столб фонаря.