Выбрать главу

— Какое бесстыдство! — воскликнул удивленный и застигнутый врасплох Пекар. — Вчера я дал вам денег, а сегодня вы опять здесь?

— Семь крон восемьдесят геллеров? — мгновенно подсчитал бывший владелец козы. — А на сколько мне этого должно было хватить? Я что, мог купить на эти гроши земельный участок? Дом с гаражом в шикарном квартале под крепостью? Вы что, не знаете, какая дорогая нынче жизнь? Походили бы в народ, такое бы услышали! К примеру, лечо в «Файке»! Добавьте к нему три рогалика, и вы банкрот! Я не из тех, кого можно провести на мякине…

— По-вашему, что, я ворую?

— Это сказал не я, а вы! Кто кем себя ощущает…

— Вы меня шантажируете!

— Шантажирую?! Да я и слова-то такого не знаю. Это вы у нас такой образованный… Может, у вас, прошу прощения, и аттестат зрелости в кармане!

У Гутфройда была своя логика, хотя несколько своеобразная, как и вся его бухгалтерия. Поскольку его финансовая и валютная фантазия не подымалась выше двузначных сумм, а требования были прямо пропорциональны стоимости напитков в четвертой ценностной группе, постольку эти требования чаще и возникали. Бутылка отечественного рома оставляла его равнодушным, но пятьдесят граммов — нет! Это наконец дошло до Пекара, и он начал маневрировать. По существу, это было отступление, но Карол стремился сохранить хотя бы видимость благопристойности. Ему очень мешали преследования Гутфройда и мнимая зависимость от этой сомнительной личности.

— Ну, так уж и быть, вот вам еще пятьдесят крон, и не думайте, что я скряга. Будем квиты. Дайте мне честное слово, что теперь оставите меня в покое. Как будто мы друг друга не знаем, идет? — предложил по зрелом размышлении Пекар, все еще пытаясь решить проблему однократным финансовым пособием.

Гутфройд задумался, произошла крупная дуэль умов, битва более жестокая, чем любая из известных военных баталий. Для Гутфройда сумма вроде упомянутой в пятьдесят крон была понятием почти абстрактным, ему как-то удобнее и приятнее были более мелкие, но зато ничем не обусловленные и многократные финансовые поступления. Больше того, в подготовляемом договоре ему чуялся какой-то юридический крючок, адвокатская хитрость, барское озорство. Взвесив аргументы, он решил сохранить свою гордость, оружие бедняков.

— Я не говорю нет, босс! Но сделку надо обмозговать. Такое ведь случается не каждый день. Когда раз в жизни покупаешь зимнее пальто, нельзя брать короткое, схватишь радикулит. Честного слова я просто так не даю. Почти никогда. Кто знает, может, «У Грязного» меня поднимут на смех, скажут, что я позволил себя надуть…

— Даю сотню!

— Люди добрые! — воскликнул изумленный Гутфройд; предчувствия, что тут скрыт подвох, подтверждались. — Целую?

— Целую. Хотите одной бумажкой, хотите, мелочью.

— Вот это да! — сказал Гутфройд с сомнением. — Я не говорю нет. Дурак, кто дает, еще больший дурак, кто не берет. Как тот цыган. Но что я стану делать с такой кучей денег? Меня могут обокрасть…

— Положите на сберкнижку.

— Грянет денежная реформа, и я разорюсь, да?

— Отдайте их на хранение другу…

Подобное предложение было уже полной бессмыслицей, и Гутфройд оставил его без всякого внимания. Среди друзей такого не принято, во всяком случае, среди его друзей, это уж точно. Лучше он подумает еще.

— Я не ломаюсь, нет. Но в этом есть какой-то подвох! А что, если завтра мне приспичит повидать мою дорогую козочку? Тогда мне придется провалиться сквозь землю, ведь я нарушу честное слово… Я же все еще ее люблю, как свою собственную! Надо все взвесить!

— Что вы от меня хотите?

— А вы? Вы-то чего хотите?

— Вы же меня преследуете!

— Я? Вас? Да что вы! Сами суете мне деньги! Я только прохожу мимо, что, мол, у вас, как дела, а вы мне сразу сотню! Нет, это надо еще обдумать. Но пока выдайте мне на пиво, это будет вроде аванса, понимаете?

Дуэль умов завершилась победой Гутфройда. Пекар теперь ясно понял, что потерпел поражение, несколько заключительных колкостей ему, конечно, не могли вернуть лица, поэтому он неторопливо, с наигранным достоинством и как будто небрежно ретировался с поля боя. В конце концов, плевать ему на всю эту перепалку, его ждет весь мир, весь мир голубого экрана.

Эльвира между тем страдала мучительно и сладостно. Благодаря домашним и служебным обязанностям на распределительной станции мучительно-сладостное страдание стало для нее такой же роскошью, как предобеденный сон и возможность понежиться в постели. Поэтому сегодня она предавалась ему интенсивней.