Дед с сожалением подумал: до чего они оба глупые. И он, и Губерт, два упрямых барана.
Пришел сын и сел в другое кресло. Они помолчали.
— Славно живем, что скажешь? Домой летишь на крыльях радости.
Дед осуждающе хмурился. В темноте, правда, он с равным успехом мог бы и улыбаться, но по голосу его сразу стало ясно, что он здорово хмурится.
— Что ты выкинул опять?
— Я?! — искренне изумился Добеш.
Дед молчал. Окурок сигареты обжигал пальцы, но ему жалко было отщелкнуть его в темноту.
— Марта вбила себе в голову, что я с этой Кшировой… Знаешь ее?
— Видел, — отрезал дед, подумав, что, если все правда, он сильно удивился бы, что именно она… Да ей стоит пальцем поманить, как десяток женихов прибежит: очень красивая и обходительная девушка. Как она сожалела, что ничем не могла ему помочь.
— Такая глупость! — возмутился Добеш.
Дед насторожился:
— А кричишь чего?
— Что же мне делать, скажи на милость?.. Прятаться от нее?! Мы сидим в одной комнате!
— Поверить в это можно, по необязательно, — дипломатически заметил дед. И что любой мужчина с удовольствием погладил бы ее, в этом дед не сомневался. Не удивился бы, если и у сына чесалась ладонь, хотя бы изредка. Целехонький день только смотреть на нее…
— Ты тоже мне не веришь? — воскликнул Добеш оскорбленно.
— Поступай так, чтоб тебе Марта верила…
Дед соскреб ногтем три волоконца обгорелого табака с большого пальца и поднялся.
— Уснул Еник?
Спичка осветила лицо Добеша. Вспыхнув, она, видимо, опалила ему бровь. Запахло так, как когда-то пахло возле Губертовой кузни, подумал дед.
— Были мы с ним на винограднике… Он пугается, аж трясется, когда я взрываю карбид. Ничего ему от этого не сделается? А?..
Добеш засмеялся:
— Да что ж ему такого сделается? Мальчишке-то?
— Он от этого сам не свой. Не повредилось бы чего в голове… Чтоб какая жилка не лопнула или что там.
— Ерунда, стреляй себе спокойно, сколько надо. А пойдет служить на действительную — пригодится.
Дед недовольно фыркнул:
— Все у вас просто… «Ерунда», «исключено», «не смей», «должен»!
— А что такого? Со мной ты не больно-то цацкался. Уж сколько мне от тебя перепадало… В его годы я уже водил козу на выгон!
— Выходит, он все за тобой должен повторять?!
— Ничего подобного я не говорил… Но строгое воспитание еще никому не повредило. А вот брать его с собой в трактир…
Несмотря на твердое намерение не расстраиваться, дед опять не удержался. В голове у него зашумело, и он поспешил вскрикнуть, чтобы дело не кончилось чем похуже:
— Ну так завтра я пошлю его к тебе, ладно?!
— Мы очень благодарны… Ты и сам знаешь, что мы очень благодарны тебе за помощь, — сказал Добеш, словно натачивая нож.
Дед сокрушенно вздохнул:
— Мало я тебя лупил, парень, мало… Да, чтоб не забыть, ко дню рождения я куплю Енику лошадку. Гляди, чтоб ненароком мы не подарили ему пару.
— Лошадку, — повторил Добеш по-прежнему ворчливо. — Жизнь его еще не раз так качнет и подбросит, почище всякой лошадки, что не обрадуется. — Добеш тоже качнулся два раза в кресле и встал.
У деда чесались руки, но для привычных методов воспитания было поздновато. Впрочем, и по-другому воспитывать он опоздал.
— Это еще как сказать! К счастью, Еник для всех этих ваших гениальных дуростей достаточно умен!
— Ах, какой красивый мальчик, — просияла Броускова, едва дед с Еником вошли в кондитерскую. — Ума не приложу, как он мог оказаться твоим родственником.