— Спокойной ночи.
Еник высунул из уютного гнездышка руку и помахал деду.
Дед потер глаза. Потом еще раз потер.
Утром дед сидел во дворе в плетеном кресле-качалке и смотрел на облака. Они терлись, поглаживали друг друга, мягкие, белые, безмятежные, а потом молча расходились, даже не помахав на прощанье. Солнце золотило им макушки и наполняло небесную лазурь теплой прозрачностью.
Лучшей погоды для винограда давно не было, повторял про себя дед с самого рассвета. Он думал об этом, как проснулся, если вообще спал в эту ночь.
Винца будет ему недоставать.
Где-то по самому донышку глаз обжигающими лапками пробежало сожаление. Конечно, ему грустно не из-за пустых бочек, а оттого, что без дела будут стоять пресс, и надраенный короб, и щиток, свежевыкрашенный белой краской, и смазанный гусиным салом винт. Удручала нечаянная ненужность вещей, которые еще существовали, чтобы занять его руки и время, летящее в бесконечность.
Он смотрел на свои руки, лежавшие на коленях, и не знал, что им сказать. Они тихо жаловались, им было жутковато.
Еник играл на улице с Олином. Желтой лопаткой с красной ручкой они разрывали кротовьи холмики возле анютиных глазок и на синей тележке отвозили землю на тропинку к соседу.
Дед аккуратно запер за собой дверь и с упреком наморщил лоб:
— Что это вы вытворяете?
— Мы прогоняем крота. — Еник с важным видом приподнял плечики.
— Кроты вредные, — выпалил Олин.
— Такие же, как я или вы, — проворчал дед. — Ничего-то люди не понимают.
— Ты куда? — поинтересовался Еник.
— Вот. — Дед брезгливо, будто дохлую ворону, приподнял хозяйственную сумку.
— Еня хвалится, что у вас есть пушка.
— Само собой, — осадил дед Олина.
— Я с тобой пойду. — Еник воткнул лопату в яму и повернулся к Олину. — Ну и копай сам, раз не веришь, что у нас есть пушка.
— Не ходи, — заныл Олин. — Если уйдешь, я не буду с тобой водиться.
Еник пренебрежительно фыркнул и взял деда за руку.
— Полчаса не можете дружно поиграть вместе, — проворчал дед. — А врозь пяти минут не выдержите.
Еник поднял к деду серьезное смуглое личико. Брови и волосы за лето у него выгорели добела.
— А у тебя есть товарищ?
Дед даже поперхнулся.
— У меня? — Потом он засмеялся и погладил Еника по волосам. — Как не быть… Только ты этого еще не понимаешь.
— Почему же? — по привычке возразил Еник.
К счастью, сидевшая под акацией собака налетела на черного кота, а от часовни с воем вылетела «скорая помощь», оглядывая дорогу фиолетовым глазом, и деду не пришлось ничего объяснять. Тем более он все равно не знал, что сказать.
Двор Яхима был загроможден всевозможными винодельческими снастями, сам он расхаживал по двору в синем фартуке, словно заведующий складом.
— Здоро́во, Яхим! — радостно окликнул его дед. — Как живешь?
Ему сразу стало легче от сознания, что земля, как ей и положено, по-прежнему вертится и время не остановилось в своем хлопотном беге, торопясь к сбору винограда.
— Твоими заботами… — недовольно проворчал Яхим. — А здоро́во, так здоро́во.
Яхим частенько бывал зол; с тех пор как его покусала собака, видимо, в крови остались капли ее злобной слюны.
— Что делаешь? — спросил дед, словно приезжий из города.
— Не видишь? — ощетинился Яхим. — Пришло наше время, черт побери, не так, что ли?
У деда даже ладони зачесались при виде золотистых гроздьев, нагих и округлых и совершенно беспомощных.
— Хороший у тебя урожай, — произнес он с трудом.
Яхим опустил в бочку шпагат, плеснул в нее ведро воды и стал раскачивать бочку, поставленную на старую шину.
— А ты как? Слыхал, будто нонешний год ты чуток поторопился со сбором?
Яхимову издевку дед проглотил с покорностью мученика.
— Деда, держи меня крепче, — прошептал Еник.
Дед глянул вниз, нашел Еникову руку и крепко ее сжал. Они держались друг друга.
— Я пришел спросить, — с усилием выжал из себя дед. — Не надо ли чем помочь?
— Помочь? — изумился Яхим. — А чего помогать?
Дед растерянно потоптался на месте.
— Ну там… виноград носить… Или давить прессом…
— Тебе, значит, аккурат хочется давить?.. — Яхим хрипло засмеялся.
— Могу и посуду, инструмент вымыть… Бочки и все такое… Я подумал, если уж мы… — Вместо последнего слова дед лишь кашлянул и пальцем осторожно тронул почерневшее брюхо бочки.
— Не трогай ничего! — сердито закричал Яхим. — Ничего тут у меня не трогай! Еще разобьешь! И вообще… Терпеть не могу, если мешаются под руками, когда я занят делом!