— Что случилось? — испуганно ахнула Марта.
Именно такой реакции дед ждал и заранее боялся. Доставала бы у него на глазах деньги Марта — он не обратил бы ни малейшего внимания или забыл об этом в следующую секунду. Но Марта и в этом, самом что ни на есть обыкновенном событии умела ясновидчески предположить или угадать сложные взаимосвязи, по своим результатам по большей части направленные непосредственно против нее и против всего, что она так старательно и обычно безуспешно отстаивала.
— Ничего! — рявкнул дед, хотя предпочел бы прореветь слово, обладающее более сильным целительным воздействием. Он взялся было пересчитывать сотенные, но тут же бросил начатое занятие и засунул всю пачку целиком в карман.
— Что такое? — Марта уже плакала. — Такие деньги… Где вы бросили Еника?
— Мои это деньги или нет?
— Но зачем столько?.. Что случилось?
Дед уже держался за ручку двери.
— Я копил на памятник… Только мне пришлось бы свернуться в бараний рог! Сами за него заплатите! — заключил он уже в дверях, и, если б он захлопнул их так, как ему хотелось, Марте до вечера хватило бы подметать осколки.
Дед упорно заталкивал чиновнику в портфель пачку сотенных. Чиновник с трудом сопротивлялся, портфель трещал по швам, позолоченная застежка отскочила.
— Мои деньги не хуже, чем у того барышника, — задыхаясь, гудел дед в ухо чиновнику.
Чиновник жил в большом городе. Он давно занимался посредничеством и считал себя знатоком деревни; это свое преимущество перед другими он умел подтвердить соответствующими словами. В Слапах у него была дачка на плоту, дочь изучала медицину, а он во время служебных поездок расплачивался со своими приятельницами в брненском «Интеротеле» валютой — разумеется, так, чтобы не ущемлять интересы семьи. Он очень любил ездить в Моравию. Ему было смешно, что из-за каких-то там лошадей люди способны совершать глупости, частенько обходящиеся довольно дорого, в то время как килограмм конской колбасы стоил гроши. И сейчас, похоже, он был не прочь взять дедовы деньги, но в то же время не собирался навязываться или как-нибудь нечаянно высказать удовлетворение по этому поводу.
— Понимаете, я все же не могу… Вы частный сектор, не так ли? Такая сделка просто противоречит инструкции, поймите.
— Вы их видите, эти инструкции? Смотрят они на вас?
Чиновник засмеялся и действительно оглянулся.
В этот момент к ним подбежала Марта, еле переводя дух.
— Что вы себе позволяете, вы!..
Она выдернула дедову руку из чиновничьего портфеля, две сотенные стали плавко опускаться на землю.
— Но, мадам, — защищался застигнутый врасплох чиновник, пряча портфель за спину.
Опасаясь лошади, Марта обходила ее почтительным полукругом.
— Это мой ребенок, — испуганно шептала она.
Губерт растерянно кивнул и снял Еника на землю.
— Я сама куплю тебе лошадку, — посулила Марта. — Поедем с тобой в город… А деда оставим дома.
— Я больше не хочу неживого коня! — жалобно закричал Еник.
— И в садик будешь ходить, без всякого этого… — Марта не могла придумать — без чего же, и в ярости уставилась на деда. — Без всякого этого шатанья!
Еник громко всхлипнул, наподдал ногой камешек и, строптиво оглядев взрослых, подошел к расстроенному деду, держа руки в карманах.
— Деда, ну их. Пошли домой. Поговорим о лошадях.
И они пошли. Маленький и большой, черный и красно-белый, оба простоволосые, руки в карманах.
Губерт тоже очнулся от наваждения и сердито дернул уздой, отчего белый в яблоках конь вскинул голову и ощерил желтые зубы.
— Куда его теперь?
Чиновник беспомощно пожал плечами:
— Через месяц снова будет закупка.
— Не хотел бы я слышать, что скажет председатель… — Губерт растерянно поискал глазами подмоги, но все бутылки давно были пусты.
Дед барабанил указательным пальцем по рассыпанному на столе пеплу от сигареты. Пластиковая столешница была пыльно-серая, как проселок, зато пепельница сверкала кристальной чистотой.
Дед сидел с таким видом, будто проклял все человечество. Трактирщик аккуратно смахнул пепел деду на брюки и поставил перед ним кружку пива с нагревателем, а рядом положил виргинскую сигару.
Дед брезгливо отодвинул сигару:
— Пошел ты с ней, легкие у меня и без того никудышные!
Трактирщик не оскорбился. Душа его становилась чувствительной лишь в тех случаях, когда в трактир набивалось полдеревни. Достаточно было одного неосторожного слова — и он, встав в открытых дверях, просил всех покинуть помещение. Сейчас они были в зале вдвоем. Трактирщик сел напротив деда, подпер голову рукой и стал рассматривать его, как новоиспеченная новобрачная, приготовившая свои первые кнедлики.