Кондитерша обиженно скривила губы и наклонилась к стеклянной витрине.
Броускова улыбнулась и поднесла ко рту сладкий кусочек. Но вдруг голова ее упала на грудь, рука на коленях не удержала ободранную сумочку из настоящей крокодиловой кожи, выпала и ложечка.
— Ну что я тебе говорила… — Кондитерша наклонилась над ней и с ужасом осознала, что Альбинка умерла, хотя продолжает улыбаться.
Воздушное пирожное со взбитыми сливками соскользнуло с тарелочки и расплющилось на полу, похожее на увядшую розу.
И так случилось, что вместо Броусковой в гости пришло извещение о ее смерти.
Оно лежало на столе в дедовой комнате.
Дед смотрел через дворы и сады на Палаву. Он завидовал этой вершине за то, что у нее женское имя и девичий облик, и потому, что она будет здесь вечно. Если, конечно, не развалится земля.
В коридоре послышались шаги Еника. Он широко распахнул дверь, держа в руке ломоть хлеба, намазанный маслом и посыпанный луком-пажиткой. Еник откусывал от ломтя так, что у него едва не вылезали глаза из орбит.
— Ты что делаешь? — прошамкал он с набитым ртом.
— Ничего… — Дед положил руки на стол. — Сижу и смотрю в окно.
— Зачем?
Дед пожал плечами.
— Ты зачем ешь?
— Я голодный, — недовольно протянул Еник, Он не очень-то любил, когда дед над ним подшучивал.
— А я смотрю в окно, потому что здесь есть окно. К счастью.
Временами дед был совсем как папа, это Еник давно понял. Он потыкал сальным пальчиком в извещение.
— Прочти мне, что здесь написано.
— Умерла пани Броускова… Помнишь ее?
Еник кивнул, глаза его широко распахнулись, как рано поутру цветы на росе. Он положил хлеб на стол, прижался к дедовым коленям.
— Вы вместе играли комедии, — сказал он с упреком и нашел дедову руку своей маленькой ладошкой. — Держи меня крепче.
Дед сжал его пальцы, боясь в то же время, как бы Енику не стало больно. Но Еник, видимо, этого и хотел.
— Это она тебе написала? — спросил он неуверенно.
— Нет.
— Почему?
— Потому что она уже мертвая.
— А она не умеет уже, что ли, писать? Хотя ходила в школу?
— Не может.
— Не может?.. И ходить? И говорить?
— Ничего не может… Не видит, не слышит…
— А она хотела умереть?
— Она была уже старая…
— Я тебя спросил, хотела ли она умереть.
— Говорю тебе, она была уже старая. Все в старости умирают.
— Все? А почему?.. И ты тоже?.. — Еник посмотрел на дедову руку, печальную, как голая пашня. Он высвободил свою ладонь и встал прямо. — И я?.. Я тоже умру?
Дед беспомощно пожал плечами и не ответил, молчал и хмурился. Медленно поднявшись со стула, он аккуратно сложил извещение и засунул скорбное послание между стеклами буфета. Последние двадцать лет других писем он и не получал.
— Я спрошу у Олина. — Еник вытер перемазанное маслом лицо кончиком скатерти. — Его дедушка уже на пенсии. Он наверняка знает.
На столе возвышался торт с шестью свечками, стояли всякие прочие вкусные вещи и букет роз в юбочке из аспарагуса. На Марте яркими красками цвело праздничное платье, Добеш суетился в клетчатом галстуке, а деду в черном костюме было немного не по себе, не хватало черной шляпы. Но надеть ее он не мог, а в руке держать не хотел. Еника чрезвычайная торжественность совершенно выбила из колеи, и он заперся в спальне.
— Влеплю ему, и все, — негодовал Добеш. — Даже не умылся толком… До сих пор бегал по улице как беспризорник.
Дед молча смотрел на сына из-под бровей. Этого оказалось достаточно, чтобы у Добеша еще сильней забурлила кровь.
— Мало я от тебя получал ремнем? И вообще — тогда в семьях был совсем другой порядок.
— Ты прав, — подбросила ядовитое поленце Марта. — Мой отец ни за что не позволил бы себе поступить так с мамой… — И прикусила язык, глянув на деда.
Но дед и не слушал ее.
— Когда Еника одолеет любопытство, он сам придет.
— Это верх невоспитанности! — стоял на своем Добеш.
— Тебе еще никогда в жизни не было стыдно?! — ехидно вопросила Марта.
Добеш неуверенно осклабился, у Марты по лицу пробежала улыбка.
— Я поступаю так, чтобы мучительный стыд не жег меня, — заносчиво заявил Добеш, и это прозвучало как звон пилы.
— Всегда? — У Марты дрогнул голос.
Добеш сердито вздохнул и отрезал:
— Приятного аппетита.
В приоткрытую дверь просунулась Еникова голова с вытаращенными глазенками. Увидев такое торжество, он стал серьезным и долго не улыбался. Его церемонно поздравили и расцеловали.