— Я уж позабочусь об этом сам, — выдавил он. — И как-нибудь постараюсь помочь сыночку взяться за ум, образумиться, — добавил он убежденно, пытаясь и перед собой как-то оправдаться. Все равно ему казалось, что он некстати расхвастался.
— Мам, ну можно?.. — напомнил Еник о самом главном.
Марта беспомощно кивнула.
— Только подожди меня перед школой.
Беспокойными пальцами она безуспешно пыталась удержать слезы в уголках глаз. Слезы были искренние, серебристые.
Испытываешь удивительное чувство, когда видишь много людей, идущих в одном направлении. Дед такие шествия любил. Когда-то давно, сразу после войны, местные футболисты добились успеха и выступали на районных соревнованиях. До сих пор вспоминают в деревне на собраниях, как по воскресеньям отправлялись на футбол даже столетние бабуси. Внучата несли для них табуретки, невестка — шерстяной платок, а зять — термос с чаем. Деревня держалась заодно, как во времена татарских нашествий. Все тротуары, глиняные и асфальтированные, выложенные кирпичами, все дороги, покрытые брусчаткой или шелковистой пылью, после обеда в воскресенье вели в лощину и далее, по узкой тропке между шелковицами — к двум всегда свежевыкрашенным белой краской воротам. Подростки в бесформенных выходных брюках прогоняли с футбольного поля гусей и коз и держались при этом как музыканты на старинных портретах. Каждый второй из присутствующих был распорядителем, а находились и такие, кому жены из старых рубах соответствующей расцветки шили повязки на рукава; на стадионе их потихоньку надевали, чтобы возвыситься до благородного звания хотя бы перед соседом. Но не только у них — свет надежды и ожидания горел в глазах у всех, боевой задор и решимость, отблеск успеха, смысл которого по большей части им не был понятен. Не это было важно. Совместное ожидание объединяло, как объединялись все пути-дороги, что выходили к тропинке между шелковицами. Конец этой поразительной, сплоченности бывал и веселый, и невеселый — все зависело от твоего характера. Тогда-то и выявлялось, чего каждый ждал от этих праздников тела и духа, ловкости и красоты. Городские противники по большей части уезжали, потерпев позорное поражение. Позорным оно было не из-за количества пропущенных голов, а из-за того, ка́к они были побеждены. Оплеуха, выбитый зуб — меры не знал никто. Но в один прекрасный момент местные ребята получили ответные тумаки — славные, золотые ребята, которых поддерживала восторженная деревня и настроение которых подогревала все та же добрая франковка из погребов. По мере того как убывали игроки, на поле прибавлялось простора для комбинаций. И стало даже казаться, что из-за недостатка времени противники расстанутся «всухую». Но тут один из гостей застрял ногой в ногах Франты Гудлика. В гробовой тишине громко треснула молодая кость. Франтова кость. Прежде чем взлохмаченный фельдшер успел развернуть лубки, прибежал с плотничьим топором старший Гудлик. В нескольких шагах от стадиона у него была мастерская, и гробы его работы были знамениты по всей округе. Умирай на здоровье.
После того случая на стадионе лет десять не играли. Зато в этот период их деревня в форме липового листочка прославилась козами саанской породы, которых стала разводить.
Или возьмите вы тот пожар в ратуше.
Или когда приезжал цирк.
Или, скажем, то страшное несчастье на железнодорожном разъезде.
Люди — удивительные создания. Когда надо закрыть глаза, они таращатся разинув рот, а когда надо смотреть в оба, глаза их завешаны.
Дед ужасно любил дороги, по которым люди со странным блеском в глазах спешат туда, куда им необязательно спешить. Ему было стыдно за то, что он боится встать у них на пути с хорошим кнутом.
И совсем другое дело — дорога в школу. Он улыбнулся Енику и погладил его по голове.
— Ну, что?
Еник сморщил носик и опустил голову.
От школы, удирая от мамы, бежал маленький мальчик. Она придерживала груди, чтобы не улетели, и, заикаясь, уговаривала строптивого ребенка:
— Погоди же, вот догоню тебя… и так всыплю… Так всыплю, негодяй!
Дед принужденно улыбнулся, хотя ему стало не по себе. Очень уж легко и щедро дамы теряют достоинство и лоск.
Мальчик бежал, и в глазах его светился страх.
Почему мы так отчаянно боимся проявить сообразительность, подумал дед. Шесть лет или шестьдесят — это одна и та же капля росы.
Девочки красовались в новых бантах, и смотреть на них было одно удовольствие. Платьица как розовые лепестки, на тонких ножках — белые гольфы, и это было совсем прелестно.
Мальчишку цапнула изящная белая рука, пятиголовая королева с пурпурными коронами, голубиное перышко и когти стервятника.