В тоске героя рассказа, в его неудовлетворенности, мучительных поисках усмотреть «беспечный квиетизм», а земскую деятельность Лиды высокопарно назвать «служением» мог именно либерал, чей уровень не возвышался над уровнем Лиды. Можно представить себе ироническую улыбку Антона Павловича, читающего такую статью. И, быть может, словечко либерального критика — «служение» — он вспомнил впоследствии в «Трех сестрах».
Надо думать, что и восторги тех читателей, которые восхищались и умилялись «тургеневскими нотами» в «Доме с мезонином», никак не могли радовать Чехова. Ведь такие похвалы означали, что высказывавшие их не заметили социальной темы рассказа, остались глухи к главному, над чем бился писатель, стараясь вместе со своим героем «уяснить самому себе свою мысль» — большую мысль о бесплодности либеральных иллюзий, об узости «миниатюрного прогресса», о том: что делать? Либеральная критика, разумеется, не могла увидеть, как высоко поднимался Чехов над ограниченностью либерализма. И никто не мог сказать Антону Павловичу о подлинной прелести «Дома с мезонином», заключенной не в повторении «тургеневских нот», а в тонком поэтическом сочетании грусти об утерянном счастье любви с тоской о всеобщем счастье. Как всегда у Чехова, простое, казалось бы, совсем обычное, традиционное содержание вырастало в большие новаторские философские, социальные обобщения. Нежный образ Мисюсь становился образом самой красоты, самой молодости и чистоты жизни, отнятой у людей, той красоты, к которой всегда будут стремиться люди, о которой всегда будет тосковать душа художника.
XXI. «БОЛЬШЕ ТАК ЖИТЬ НЕВОЗМОЖНО!»
Во многих работах, посвященных Чехову, повторяется одна и та же схема, содержание которой сводится к тому, что Чехов-де проделал идеологический путь от «Нового времени» к либерализму «Русской мысли» и «Русских ведомостей». Очерки биографии Антона Павловича, выходившие в 1934 и в 1939 годах, вступительная биографическая статья к собранию сочинений, вышедшему в 1931 году, целиком основываются на этой порочной схеме «эволюции мировоззрения» писателя. Раздувая кое-какие обывательские «таганрогские» предрассудки молодого Чехова, не оставившие сколько-нибудь существенного следа в его творчестве, биографы создают легенду о «нововременстве» Чехова, которое он, дескать, постепенно «преодолел», после чего и стал вполне либеральным паинькой, так что покойный В. М. Фриче, автор упомянутой биографической статьи в собрании сочинений, торжественно соглашался принять Антона Павловича в члены «конституционно-демократической партии» (кадетов).
Нет слов, разрыв с «Новым временем» и печатание произведений только в либеральной прессе имели очень большое положительное значение в развитии мировоззрения Чехова, свидетельствуй о преодолении аполитичности.
Но так же как сотрудничество Чехова в «Новом времени» отнюдь не означало его идейного «нововременства», точно так же и его сотрудничество в либеральных изданиях отнюдь не означало, что Чехов был в своем творчестве представителем либерализма. Он сурово разоблачал идейно-политическое, моральное убожество, мелкотравчатость буржуазного либерализма. Его отношение к либерализму выражено в формуле, которую мы находим в его записной книжке, — формуле, не уступающей щедринским характеристикам по меткости и убийственной выразительности: «умеренный либерализм: нужна собаке свобода, но все-таки ее нужно на цепи держать». Эта формула исчерпывает всю сущность той самой кадетской партии и ее предшественников, с которыми хотели связать Чехова его биографы.
«Больше так жить невозможно!» — вот настроение Чехова второй половины девяностых годов, выраженное в словах ветеринарного врача Иван Иваныча, от имени которого ведется повествование в рассказе «Крыжовник» (1898). Либеральные теории «постепенного» улучшения жизни путем отдельных реформ-заплаток встречают все более презрительный отклик у Чехова. Иван Иваныч осуждает свои прежние либерально — «постепеновские» взгляды:
«— Свобода есть благо, говорил я, без нее нельзя, как без воздуха, но надо подождать. Да, я говорил так, а теперь спрашиваю: во имя чего ждать? — спросил Иван Иваныч, сердито глядя на Буркина. — Во имя чего ждать, я вас спрашиваю? Во имя каких соображений? Мне говорят, что не все сразу, всякая идея осуществляется в жизни постепенно, и свое время. Но кто это говорит, где доказательства, что это справедливо? Вы ссылаетесь на естественный порядок вещей, на законность явлений, но есть ли порядок и законность в том, что я, живой, мыслящий человек, стою надо рвом и жду, когда он зарастет сам или затянет его илом, в то время, как, может быть, я мог бы перескочить через него или построить через него мост? И опять-таки, во имя чего ждать? Ждать, когда нет сил жить, а между тем жить нужно и хочется жить!»
Чехов начинает подходить к идее не эволюционного, а решительного и коренного изменения всей действительности: таков объективный смысл слов о том, что «можно перескочить через ров».
Со своей моральной чуткостью он улавливает из либерализме ложь, лицемерие под маской любви к народу, прогрессу и т. п.
«Господа приличны, образованны, но о «и в чем-то солгали» — вот характеристика либеральных господ, которую (мы находим в черновых заметках Чехова. В дневнике 1897 года Антон Павлович делает — следующую запись о либералах:
«19 февраля[24] — обед в «Континентале», в память великой реформы. Скучно и нелепо. Обедать, пить шампанское, галдеть, говорить речи на тему о народном самосознании, о народной совести, свободе и т. п. в то время, когда кругом стола снуют рабы во фраках, те же крепостные, и на улице, на морозе ждут кучера, это значит лгать святому-духу».
Сколько в этих словах презрения к либеральному барству!
Точно так же не могло привлечь Чехова и обуржуазившееся народничество восьмидесятых-девяностых годов.
В рассказе «Соседи» (1892) он нарисовал портрет типичного народника тех времен, проникнутого узостью, ограниченностью, добропорядочной, пресной скукой. Он ведет «утомительные шаблонные разговоры об общине или о поднятии кустарной промышленности, или об учреждении сыроварен, разговоры, похожие один на другой, точно он приготовляет их не в живом мозгу, а машинным способом».
Автоматизм эпигонской мысли, лишенной живого, творческого подхода к жизни, крохоборчество всех народнических надежд на кустарные артели и сыроварни, с помощью которых ученики Михайловского хотели «спастись» от капитализма, задержать, «пресечь» неумолимый ход истории, — все это было глубоко враждебно Чехову. Для него народники тоже были «человеками в футляре», пытавшимися трусливо спрятаться от жизни, прикрыть свою пустоту ореолом идей шестидесятых годов, выдать себя за хранителей великих традиций.
В своем крестьянском цикле («Мужики», «В овраге», «Новая дача») Антон Павлович как бы прямо полемизирует с народническими теориями о том, что Россия сможет миновать капиталистический путь развития, так как, дескать, в деревне сильны устои общинной жизни и с помощью кустарных артелей и других «отрадных явлений» можно избежать кулацкого засилья. Чехов рассказал в своих крестьянских повестях настоящую правду тогдашней деревни. В совокупности эти его Произведений представляли собою исследовательский труд, поистине необходимый для людей, «посвятивших себя изучению жизни, как для астронома звезда». Чехов нарисовал жестокую картину кулацкого засилья, полное разложение общинных «устоев». То, что научно доказывали марксисты, предстало на страницах его произведений во всей своей наглядности.
Так все выше поднимался Чехов над всеми легальными направлениями и группировками своего времени.
В повести «Моя жизнь» (1896) он подвел итог этим направлениям и течениям. Шутливое прозвище героя повести: «Маленькая польза», данное ему в детстве, приобретает значение иронического лейтмотива, направленного против всякого крохоборчества, против всех видов и форм приспособления к действительности вместо ее изменения.
24
19 февраля — день издания манифеста о так называемом «освобождении крестьян от крепостной зависимости» (1861).