«Старого дожа» нашла студентка Историко-архивного института Оксана Богданова. Драгоценный листок хранился в альбоме автографов из собрания редактора «Библиографических записок» М. Полуденского. На обороте полоски, на которой держался автограф, было написано просто «А. С. Пушкин». Последнее исследование, как плод всех предыдущих усилий, относится к новейшему времени, к 1993 году, пусть его полностью и прочтет читатель:
Нет, невозможно согласиться с Владиславом Ходасевичем, что многие пушкинские образы все меньше будут говорить поэтам, ибо неясно им виден мир, из которого почерпнуты эти образы.
Сила притяжения по-прежнему велика. Пушкинский стих делает «недвижное птоломеево небо расширенной поэтической вселенной…»
Вот и таинственный «Старый дож» заставил взыграть фантазию и воображение непохожих друг на друга поэтов. Аполлон Майков, так испугавший своей смелостью, если не наглостью, Константина Романова, был первым. И это случилось в 1887 году. Стихам Михаила Славинского, опубликовавшего в «Севере» свою «Догарессу», сопутствовало озадаченное молчание. И это был 1896 год. Владислав Ходасевич, продолжая пушкинский отрывок, публикует стихотворение «Романс» и вызывает этим поступком – «легкомысленное соседство с гением» – недовольство Куприна. Впрочем, и сам позже не включает «Романс» в свое собрание стихов. И это был 1924 год. Лев Токмаков переживает некое мистическое состояние: перед глазами, как огненные строки современной рекламы, является продолжение пушкинского «Старого дожа». И это был уже 1996 год. Конец века. Грядет 200-летний юбилей Пушкина – Токмаков утверждает, что, когда строчки сложились в стих, ему послышался смех. Впору спросить: «Не Пушкин ли смеется?» Но над чем или над кем смеялся? Или над поэтами, осмелившимися продолжить его стихи?
И правда, взяв пушкинский набросок о старом доже, все они сосредоточились на конфликте, заложенном Пушкиным в первых строчках стиха: «дож – старый, догаресса – молодая». Все ввели в сюжет третье лицо. Это или гондольер с песней, или «кто-то в маске», но тоже со страстной песней. У всех томится молодость. Страдает старость.
Возьмем как более известные – стихи Майкова и Ходасевича. И как близкое нам по времени – стихотворение Токмакова. У Майкова «старый дож» умной речью занимает молодую жену. Говорит о красоте и мощи Венеции, в лагуны которой плывет золото. Да и каждое слово самого дожа «что червонец золотой». Но догаресса, склонив голову на плечо мужа, кажется, спит. «Все дитя еще», – ласково думает муж и вдруг:
Старый дож гневно рванул седые усы… А жена? Спит она или не спит? Слышит или не слышит песню любви?..
Началом стихотворения Ходасевича послужила другая редакция пушкинского автографа. В его «Романсе» все менее драматично и напряженно. Больше меланхолии, декаданса:
Сникший, печальный дож приказывает возвращаться во дворец…
Догаресса Льва Токмакова напоминает современных прелестниц, независимых и нестыдливых.
Как видите, каждый из поэтов развернул, по сути, свой сюжет, но тема, тема одна! Почему только эту единственную тему, тему возраста, столь разные поэты, в столь разные годы – века(!) предложили Пушкину?