Во дворе школы переполох: две бомбы вздыбили землю невдалеке от ограды. Со двора, едва не сбив часового у ворот, выскочил грузовик. У подъезда снуют солдаты, им что-то кричит длинноногий Вальтер. Два немца волокут в подвал какой-то ящик.
Санька на цыпочках спускается по лестнице вниз. Выскользнул на двор. Крадется к ограде. Вот уже ухватился за штакетины, хотел перемахнуть через ограду. В это время чья-то цепкая рука схватила его за шиворот. Повернул голову — Эрих скалит крупные лошадиные зубы:
— Цурюк!
Рванулся Санька так, что затрещал ворот рубахи. Бежит вдоль городьбы. Эрих топает сзади. Настигает… Кинулся мальчишка гестаповцу под ноги.
Тот, застигнутый врасплох, с разгона кувыркнулся через голову и брякнулся плашмя.
Санька метнулся через забор и — пропал в ночной темноте.
Подвиг на шоссе
Во время ночной суматохи Санька заскочил к деду Якубу, чтобы спрятаться у него на подворье. Прокрался вдоль плетня к сенцам, ухватился рукой за щеколду и вдруг прыгнул с крыльца к городьбе: за пуней послышались чьи-то шаги. Пригляделся — и сразу отлегло от сердца. Он, дед…
Дед Якуб не стал прятать Саньку, а передал ему устный приказ Кастуся: после бегства из «музыкальной» школы сразу же уходить в отряд.
— Немцы шарахаются, как чумовые. Утром сызнова облаву сделают. Айда на огород, — торопил старик, — проведу до Гнилого болота. А там — бог батька…
На прогалине — зеленый хоровод. Голенастые осинки топчутся в мокрой траве. Вышли из чащи рассвет встречать. А на болоте шастает ветер. Всхлипывают заросли. В камышовых бочагах дымится черная как деготь вода.
— Подавайся на Загатье, — напутствовал Саньку дед Якуб. — Крюк вымеряешь, зато дрыгву минуешь.
— Я по кочкам. Слегу возьму…
— Остерегайся окон болотных, — внушал старик деловито. — Они, слышь, вроде колодца. Вода в них с берегами вровень. Оступишься — пропал: там бездонная хлябь.
Санька постоял немного на зыбкой кочке и решительно шагнул вперед. Он перепрыгивал с кочки на кочку, цеплялся руками за ветки, останавливался, выбирая надежное место для нового прыжка. Срывался по пояс в густую тягучую воду, где копошились коричневые пиявки.
Усталый и вымокший, выбрался он на мшистый островок, прислонился спиной к деревцу. Над болотом табунились белогрудые облака. Там, в синей вышине, было светло и просторно. А тут надвигалась на Саньку со всех сторон черная болотная глухомань. Она хлюпала, шурхала, чавкала. И не было ей ни конца, ни края…
Вдруг Санька заливисто свистнул, пугая болотную тишь, и бросился к столпившимся невдалеке березкам-карликам. За ними — он увидел — горбилась старая полуразрушенная гать.
Настил трухлявых бревен привел Саньку к лесу, откуда наплывал ворчливый шум реки.
Возле берега, прибитые волной, покачивались бревна. Санька потрогал конец толстого бревна, а потом снял с себя стеганку и запихал ее в котомку. С обрывистого берега свисали над водой коричневые плети сосновых корней. Он вырвал из земли длинные жгуты, связал ими два бревна, шагнул на середину плотика. Плотик закачался и поплыл.
Санька упирался шестом в песчаное скрипучее дно, отталкиваясь все дальше от берега. Набежавшая волна вытолкнула плотик на стрежень, и тяжелые бревна сразу стали легкими и ненадежными, как щепки.
Санька сел на бревна верхом, спустив босые ноги в торопливую воду. Котомка сползала с плеч, и он то и дело вскидывал ее за спину. Мимо плыли в кипучей зелени берега. Над обрывом ярым цветом пенились кусты черемух.
Друть кидала плотик с гребня на гребень, крутила в широких суводях. На излуке река вытолкнула шаткий плотик в тихую заводь. Выбравшись на песок, Санька надел куртку и по едва заметной тропинке зашагал прочь от берега.
Неожиданно впереди послышалось короткое ржание. В ельнике стояла оседланная лошадь. Шагах в пяти от лошади лежал человек, прижав к груди окровавленную руку. На выцветшей гимнастерке расплывалось багровеющее пятно. Крепко сжаты белые обескровленные губы, над ними натопорщились черные усы.
Санька наклонился над усатым партизаном и замер: и бровастое лицо, и волнистый чуб — все было знакомое. Только вот усы приклеились чужие. Их Санька не видел прежде на моложавом лице.
— Андрюшин! — прошептал Санька и опустился на корточки возле раненого.
Андрюшин поднял отяжелевшие веки и глянул на Саньку глазами, налитыми болью и тоской.
— Саня? — выдохнул он вместе со стоном. — Беги в отряд. Немцы Селибу жгут… Карательный отряд… На двадцати трех машинах… С пушками… Кастусь там остался… Не успел переплыть… Меня вот обстреляли…