— Герр майор, зачем такое преклонение? Все-таки он русский…
Фок повернул голову, и его глаза встретились с выпученными глазами Шульца. Обер-ефрейтор стоял на правом фланге и ехидно ухмылялся. У Фока от злобы искривилось лицо. Чего доброго, этот пройдоха может состряпать донос в гестапо. А там ни на что не посмотрят…
Фок выхватил из кобуры револьвер.
— Я не виноват! — завопил Шульц, тараща вы-пученные глаза на командира батальона. — На кладбище заезжал Глобке…
Вздрагивающими пальцами Шульц ищет застежку на кобуре, силится расстегнуть. Фок выстрелил ему в переносицу, и тот опрокинулся навзничь. Звонко бряцнула каска обер-ефрейтора и покатилась с бугра…
После того как похоронили в общей могиле своих солдат, Фок остановил батальон на большой привал в деревне. В батальоне оказалось немало раненых, их надо было отправить в тыл.
Был полдень, а Фоку вовсе не хотелось есть. После такого необычного боя, после похорон, после расстрела обер-ефрейтора кружилась голова и клонило в сон. Ему вынесли из избы кровать, поставили под березой на дворе, и он, отказавшись от еды, уснул.
Какая-то властная грохочущая сила швырнула кровать на середину двора и шмякнула Фока обземь. Однако он тут же пришел в себя. Сверху тугими волнами скатывался на землю вой пикировщиков. Это удивило Фока: у партизан есть бомбардировщики?..
Фок вскочил на ноги, бросил взгляд вверх и — опешил. На деревню пикировали самолеты с желтыми крестами. С ума сошли! Неужели не могут отличить своих солдат от партизан? Идиоты! Пять пикировщиков навалилось…
Бомбы рвались всюду: на огородах, на улице, на подворьях. Горели избы. Вверх взлетали обломки построек, орудийные стволы, кузовы грузовиков. Над деревней поднялся черный столб дыма с раскосмаченной макушкой.
— Ракеты! Ракеты! — кричал Фок, выбегая на улицу. — Бросайте этим олухам ракеты!
Вверх взлетели сразу две ракеты, но самолеты продолжали сбрасывать бомбы, а потом с бреющей высоты секли очумелых солдат разрывным свинцом…
Фок выхватил у солдата из рук ракетницу и начал сигналить сам. Десять красных ракет выпустил он вверх, и только тогда бомбежка прекратилась: летчики узнали своих…
Наступила оглушающая тишина. Фок шел по изрытой бомбами улице, перешагивая через скрюченные, полуобугленные трупы, и цепенел от ужаса: всюду валялись покареженные грузовики, обломки пушек, изувеченные солдаты.
Уцелевшие солдаты построились на краю догорающей деревушки. Семьдесят шесть человек… Это все, что осталось от батальона. Фок обеими руками схватился за голову: погиб батальон…
И вдруг в этой жуткой тишине кто-то захохотал. Хохот был дикий и неистовый. Фока бросило в дрожь. Оглянулся. Из соседней воронки лез на четвереньках обер-лейтенант Зингер.
— Господа! — крикнул он. — Поздравьте меня! Я теперь гауптман…
Он подбежал к солдатам и начал кривляться, пиликая на губной гармошке и притопывая кургузыми сапогами.
— Свяжите его! — приказал Фок. — Он рехнулся…
Вечером солдаты сколачивали плоты из бревен. Где-то в зарослях нашли две лодки, приволокли их к месту переправы.
Весь вечер Фок сидел на берегу угрюмый и ко всему безучастный. Ему что-то докладывали, о чем-то спрашивали, но он только махал рукой да беспрерывно сосал сигару.
Никто не знал, какие мысли роились в его душе. А Фок думал о том, что теперь ему уж не отделаться штрафной ротой. Один партизан перебил почти половину батальона! Если бы не этот нелепый бой, не попали бы его солдаты под бомбежку. Фок силился придумать хоть что-нибудь в свое оправдание и — не мог. За одно утро потерять батальон солдат! Это — кошмар!.. Не будет теперь пощады Фоку…
Внезапно на берегу, там, где сидел Фок, щелкнул револьверный выстрел. Когда солдаты прибежали туда, командир батальона лежал на песке с простреленной головой. В его руке еще дымился парабеллум.
Змея за пазухой
Целый вечер на переправе стучали пулеметы и надрывно квакали мины. Иногда из грохота битвы вырывался птичий стрекот автоматов, но его тут же глушило басистое уханье.
В сумерках в партизанский лагерь привезли с Друти раненых на пяти подводах. Их не стали снимать с телег, хотя тряская лесная дорога разбередила им раны. Медсестра, та самая, с которой Санька ездил за Андрюшиным, поправляла сено у каждого в головах, а тех, кто совсем завял от жажды, поила водой из фляги.
С прибытием этого санитарного обоза весь лагерь пришел в движение. Партизаны хозвзвода запрягали лошадей, врач Вера Петровна и медсестры выносили из госпитальных землянок раненых и укладывали их на повозки. На порожние телеги хозвзводовцы грузили продукты, имущество санчасти и другую поклажу.