— Тебе что-нибудь известно о перуанской нефти? — спросил он.
Я вздрогнул и снова оглянулся, потом наклонился к нему и произнес приглушенным голосом:
— Да, но я бы не хотел, чтобы это стало известно. Я собираюсь на этом неплохо заработать.
— А я думал, это пустое дело, — произнес он, — оно уже тысячу лет не приносит никаких дивидендов.
— Не приносило, а теперь будет приносить, — сказал я. — У меня есть сведения.
Он недоверчиво посмотрел на меня, я осушил свой стакан и наклонился к его уху.
— Я никому не собирался об этом говорить, — произнес я, — но для тебя и Кристины я готов на все. Ты же знаешь, я с молодости к ней небезразличен. Ты меня тогда обскакал, так что теперь я готов для вас обоих загребать жар руками.
К этому времени я уже действительно разволновался, но он подумал, что я просто пьян.
— Спасибо, старина, — произнес он, — но я ведь всегда был перестраховщиком. Мне нужны доказательства. — Он пожал плечами, напомнив мне ростовщика.
— Я тебе их предоставлю, — сказал я, — но не здесь. Заходи ко мне сегодня после обеда, я покажу тебе сообщение.
— Как оно к тебе попало? — спросил он.
— Расскажу тебе вечером, — ответил я. — Заходи после обеда, скажем, в начале десятого.
— На Гарли-стрит? — спросил он, и я понял, что он придет.
— Нет, — ответил я, — в Баттерси — улица Принца Уэльского, у меня еще дела в госпитале. И смотри никому не говори, куда ты идешь. Я сегодня купил пару сотен акций на свое имя, так что люди наверняка пронюхают. Если станет известно, что мы с тобой встречаемся, кто-нибудь да догадается. А здесь вообще небезопасно говорить об этом.
— Хорошо, — согласился он, — я не стану никому ничего говорить. Я зайду около девяти. Ты уверен, что это стоящее дело?
— Несомненно, — заверил я вполне серьезно.
После чего мы расстались, и я отправился в работный дом. Мой пациент скончался около одиннадцати. Я видел его сразу после завтрака, так что это не стало для меня неожиданностью. Я завершил обычные формальности с представителями работного дома и договорился о доставке тела в морг около семи часов.
Днем (по понедельникам я обычно не появлялся на Гарли-стрит) я заглянул к старому приятелю, который живет неподалеку от Гайд-парка, и выяснил, что он по какому-то делу уезжает в Брайтон. Мы с ним выпили чаю, и я проводил его на вокзал Виктория, с которого он отправлялся поездом 5.35. Пройдя турникет, я решил купить вечернюю газету и необдуманно направился к киоску. Обычные толпы неслись на пригородные поезда, и меня поглотил встречный поток людей, выходящих из подземки и бегущих со всех сторон на поезд 5.45 в Баттерси. С большим трудом мне удалось выбраться из него, и я, поймав такси, отправился домой; только в машине я заметил, что к каракулевому воротнику моего пальто прицепилось чье-то пенсне. С шести шестнадцати до семи я пытался сочинить что-либо напоминающее финансовый отчет для сэра Рувима.
В семь я отправился в госпиталь и застал фургон из работного дома, который только что доставил моего субъекта. Я распорядился поднять его сразу в анатомический театр и предупредил смотрителя Уильяма Уоттса, что собираюсь поработать вечером. Я сказал ему, что сам подготовлю тело — инъекция консерванта только осложнила бы дело. Я отпустил его и отправился домой обедать. Дома я тоже предупредил камердинера, что вечером буду в госпитале, и сказал, что он может лечь, как обычно, в десять тридцать, так как я не могу сказать, когда закончу. Он привык к моим странностям. В Баттерси я держу только двоих слуг — камердинера и его жену, которая готовит мне. Тяжелую домашнюю работу выполняет поденщица, которая не живет в доме. Комната прислуги находится наверху и выходит на улицу Принца Уэльского.