Однако он мог не беспокоиться, потому что в данный момент ее гораздо больше интересовало содержимое конверта, чем он сам.
- В простом конверте не присылают рекламу. В простых конвертах без обратного адреса приходят только приглашения на свадьбу - но не похоже, чтобы это было приглашение, - и грязная литература. - Она строго посмотрела на него и сказала:
- Я не потерплю с моем доме грязной литературы.
- Я вас понимаю, - согласился Чейз.
- Значит, это что-то другое?
- Да, - ответил он, разрывая конверт и извлекая оттуда ксерокопии собственной психиатрической истории болезни и журнальных статей. - Мой приятель, который знает, что я интересуюсь психологией и психиатрией, присылает мне интересные статьи на эти темы, если они ему попадаются.
- Да? - произнесла миссис Филдинг, явно удивленная, что у Чейза имеются столь интеллектуальные и доселе ей неизвестные интересы. - Что ж, надеюсь, я вас не смутила, но ни в коем случае не потерпела бы в своем доме порнографии.
Чейз едва удержался, чтобы не высказаться по поводу ее незастегнутого халата.
- Я понимаю, - сказал он. - Извините, но мне пора.
- Беседа по поводу работы? - спросила она.
- Да.
- Тогда не стану вас задерживать! Он подошел к машине, плюхнулся на сиденье водителя и несколько секунд подышал свежим воздухом. Потом завел мотор, отъехал подальше от дома, остановился, не выключая двигателя, и стал просматривать странички, которые прислал ему Судья.
Если Чейз надеялся найти в содержимом этих страниц нечто, способное убедить его в бессмысленности намерений и в необходимости вернуться в свою комнату, то он был разочарован. Записи Ковела, напротив, породили в нем еще большее упрямство, еще более яростную злость и несокрушимое желание самоутвердиться. Записи, сделанные от руки во время их сеансов, было так трудно разобрать, что он оставил их на потом, зато тщательно изучил все три опубликованных и две еще не опубликованных статьи, где речь шла о нем. Во всех статьях сквозила самонадеянность Ковела, а его эгоизм слегка искажал факты, которые преподносились им коллегам. Хотя имя Чейза ни разу не было упомянуто, он узнал себя в пациентах, о которых шла речь в этих статьях, - но так, как будто смотрел на себя и на собственное психическое состояние через странное искажающее стекло. Почти все симптомы его болезни были преувеличены так, чтобы заслуга Ковела в улучшении его состояния выглядела очевиднее. О неудачах Ковел умолчал, зато без зазрения совести приписывал себе методы лечения, которыми никогда не пользовался и о которых, вероятно, припомнил задним числом. Ковел изображал Чейза этаким мужчиной-ребенком, каким он якобы был до Вьетнама, писал о нем с совершенно неоправданным презрением. В конце концов растущее раздражение Чейза закончилось взрывом ярости; он запихнул листки обратно в конверт, завел машину и тронул с места, как никогда сильно желая собрать все данные о личности Судьи.
***
Городской гражданский архив, разместившийся в подвальном этаже муниципалитета, являл собой образец деловитости. Контора, расположенная перед вереницей хорошо освещенных помещений хранилища документов, была маленькой и аккуратной: четыре шкафа с папками, три пишущие машинки, длинный рабочий стол, крошечный холодильник, комбинированный с электроплитой, два огромных квадратных письменных стола с такими же громоздкими стульями - и две одинаково внушительные пожилые женщины, которые ритмично колотили по клавишам своих машинок со скоростью пулемета. Свободного места в комнате почти не оставалось, только крошечный коридорчик у двери и проходы, ведущие от письменных столов к каждому необходимому предмету мебели. Чейз остановился в коридорчике и кашлянул, хотя был уверен, что сотрудницы видели, как он вошел. Одна из женщин, та, что потолще, допечатала страницу до конца, вытащила листок из машинки и аккуратно положила его в коробку с такими же бланками. Потом она взглянула на Чейза и улыбнулась. Это была деловая улыбка: рот приоткрылся, и уголки губ поднялись ровно настолько, чтобы можно было счесть это выражение лица улыбкой. Подержав улыбку на лице пару секунд, изображая минимум профессиональной любезности и дружелюбия, она сбросила ее. Губы женщины вытянулись в прямую линию, которая не выглядела ни улыбкой, ни кислой гримасой, но которая, как подумал Чейз, помогала ей сберечь массу сил и неплохо предохраняла лицо от морщин. - Чем могу помочь? - спросила она.
Заранее решив воспользоваться приемом, которым, скорее всего, пользовался Судья, когда приходил сюда изучать жизнь Чейза, он сказал:
- Я занимаюсь семейной историей и хотел бы знать, не могу ли посмотреть кое-что в городских архивах.
- Конечно, - сказала толстая женщина, быстро поднимаясь со стула. Табличка на ее столе гласила: "Миссис Онуфер"; ее коллега, "Миссис Клу", даже не подняла головы и продолжала стрекотать на машинке.
Миссис Онуфер обошла вокруг своего стола, прошла через коридорчик и поманила его за собой. Через черный ход они попали в большую комнату с бетонными стенками, в которой параллельными рядами выстроились стеллажи с папками. Там же стоял рабочий стол с тремя стульями; стол, кстати, весьма исцарапанный, а стулья - жесткие.
- На ящиках вы увидите наклейки, где значится, что внутри, - вот этот раздел направо содержит записи о рождении, в том дальнем шкафу - лицензии баров и ресторанов, за ним - записи отдела здравоохранения. У противоположной стены - дубликаты армейских досье, которые мы держим за номинальную годовую ренту, а рядом протоколы и бюджеты Городского совета за тридцать семь лет. Вы, надеюсь, меня поняли. Этикетка на каждом ящике означена согласно одной из двух систем хранения, в зависимости от материала - либо по алфавиту, либо в хронологическом порядке. Все, что вы вытащите из шкафов, следует оставить на этом столе, с тем чтобы позже положить на место. Не пытайтесь сами возвращать что-либо на место; это моя работа, и я выполню ее аккуратнее, чем вы. - Тут она позволила себе мимолетно скупо улыбнуться. - Из этой комнаты нельзя ничего выносить. За номинальную цену миссис Клу сделает вам копию любого нужного документа. Если из хранилища что-нибудь пропадет, вас могут приговорить к штрафу в пять тысяч долларов и к двум годам тюрьмы.