- Ты испорчен, как и все остальные, - сказал Судья. - По крайней мере, я считаю его слабостью, чем он и является.
- Как давно вы с Бренцем были любовниками?
- Два года назад, - ответил Судья, - может, чуть раньше. После этого мы изредка виделись, но только по делам.
- Когда он позвонил тебе и рассказал, что я приходил и интересовался тобой?
- В воскресенье днем. Он назначил мне встречу в понедельник утром и сделал ошибку, намекнув, будто знает, в чем я замешан.
- А почему он не пошел прямо в полицию? Судья предпринял очередную безрезультатную попытку освободиться от веревки, потом, запыхавшись, откинулся на спинку стула. Когда он снова смог говорить, то произнес:
- Ему нужны были деньги. Однажды, два года назад, он точно так же грозился разоблачить меня, и тогда мне пришлось от него откупиться.
- Я думал, у него денег больше, чем у тебя, - удивился Чейз.
- Он игрок по натуре. Почуяв шанс, он не мог им не воспользоваться.
- Ты застрелил его из этого пистолета?
- Да.
- Где ты взял гранату?
Лицо Судьи на миг прояснилось.
- Я майор запаса. Летом у нас были маневры, и мне ничего не стоило стащить гранату из металлического ящика, где они хранились. Я решил, что она может пригодиться; так и случилось.
Чейз нашел в столовой бумагу и ручку, прихватил с журнального столика большую иллюстрированную книгу об Африке и принес это все в гостиную. Он положил книгу на колени Лински, на нее бумагу, а на бумагу - ручку и сказал:
- Я привязал тебе каждую руку отдельно. Сейчас я освобожу твою правую руку и продиктую признание, а ты его напишешь. Если попытаешься выкинуть какой-нибудь финт, я из тебя душу вытрясу. Ты мне веришь?
- Верю, - сказал Судья.
Чейз продиктовал признание, убедился, что оно написано правильно, и снова привязал руку Судьи. Книгу он вернул на журнальный столик, ручку положил в ящик письменного стола.
- Тебе, должно быть, ужасно интересно, - сказал Судья. - Не знаю, как ты нашел меня, но это, похоже, захватывающая история, как раз для первой полосы газеты.
- В газету это не попадет, - сказал Чейз. - Во всяком случае, то, что связано со мной.
- Чепуха, Чейз. Чистейшая чепуха. Ты же знаешь, что никуда тебе не деться от первой полосы. Даже если не хочешь в этом признаваться, ты - любитель рекламы, дешевый герой войны, который понюхал славы и теперь не может отвыкнуть.
- Нет, - возразил Чейз. - Ты ничего не понимаешь.
- Тебе нравится быть знаменитостью, верно? Ты убил всех этих женщин и детей...
- Не я один.
- А теперь каждый раз, когда в газете появляется твоя фотография, ты играешь на этом "геройстве". Кавалер медали за доблесть. Что за комедия, Чейз. Ты отвратителен.
- Я не хотел этой медали, - признался Чейз. Он и сам не понимал, с чего это ему вздумалось оправдываться именно перед Судьей.
- Ну да.
- Именно так.
- Но ты взял ее и машину, да еще пошел на торжественный обед.
- Потому что так я мог быстрее всего с этим покончить и вернуться к нормальной жизни. Стоило мне от чего-нибудь отказаться, пресса стала бы в десять раз любопытнее.
- Все это рационализм.
- Ничего подобного! - рявкнул Чейз. - Черт возьми, к чему мне быть героем? Я просто хочу жить счастливо, как могу, как умею. Никакой я не герой.
- Почему ты не сказал этого журналистам? Чейз в волнении встал. Довольно, больше он не собирается обсуждать это.
- Ты правда собирался убить Гленду? - сменил он тему.
- Эту шлюху блондинку, с которой ты гуляешь?
- Гленду, - повторил Чейз.
- Конечно, - сказал Судья. - Она греховодница, как и ты, как и девчонка Элленби. И я все равно смогу вас убить, вас всех, вынести вам должный приговор.
- Да?
- Ты же, надеюсь, не думаешь, что меня посадят в тюрьму? Меня отправят в психиатрическую больницу, на лечение. Правда, если мне подсунут доктора Ковела, я подниму вой до небес. - Он смеялся до тех пор, пока не закашлялся и из глаз не потекли слезы. - Я выйду оттуда, может быть, через десять или пятнадцать лет. Не станут же меня там держать до смерти. - Он посмотрел на бумажку, лежащую у его ног. - К тому же ты силой заставил меня написать признание, и на суде это могут учесть.
Чейз взял пистолет, лежавший на телевизоре:
- Ты сам делал глушитель?
- Да, - сказал Судья. - Ничего сложного. Кусок трубы нужного диаметра, инструменты из школьной мастерской - вот и все. - Он улыбнулся Чейзу. - И славное же вышло бы фото на первой полосе - ты стоишь надо мной с орудием убийства в руке, торжествующий и прославленный.
Чейз сильно ударил его тыльной стороной ладони. Когда у Судьи отвисла челюсть, он вставил пистолет ему в рот и спустил курок. Один раз.
Уронив пистолет, он отвернулся от мертвеца, прошел в ванную комнату и только поднял крышку унитаза, как его вырвало. Он долго стоял на коленях, выкашливая желчь, пока наконец раздиравшие его внутренности судороги не стихли. Он трижды спустил воду, закрыл крышку и сел на нее, вытирая со лба холодный пот.
Итак, дело сделано.
И никакой лжи больше не надо.
Награжденный медалью за доблесть, самой священной и ревностно охраняемой государственной наградой, он хотел только лишь одного: забиться в комнату на чердаке у миссис Филдинг и посвятить себя покаянию. Но ему этого не позволили.
Потом он встретил Гленду, и все изменилось. Уже и не могло быть речи о том, чтобы вернуться к затворничеству, отдалиться от происходящего вокруг. Теперь он хотел только покоя, любви и нормальной жизни. Ковел, полиция и Ричард Лински не давали ему этого. Газетчики, узнай они, что Чейз решил дело самостоятельно, тоже не дали бы.
Скрывая от самого себя, он, с момента своего решения прийти сюда в одиночку, знал, что собирается убить Лински именно таким образом. И когда он убирал следы борьбы в гостиной, он знал об этом. Но признался себе, только когда спустил курок.
Обратившись к своей совести, он не обнаружил вины. Это не то что женщины в туннеле. Они не сделали ему ничего плохого, ничем не угрожали. Судья же отнял у него всякую надежду на покой.
Чейз поднялся и подошел к раковине. Он полоскал рот, пока не исчез неприятный вкус, потом вернулся к унитазу, сел на крышку и попытался обдумать все происшедшее.
Он не чувствовал вины, потому что другие люди загнали его в угол - и освободиться ему удалось лишь с помощью смертоносных навыков, полученных в армии. Он выиграл по их правилам. Чейз сожалел о содеянном, но чувство вины относилось лишь к тем вьетнамским женщинам, которые будут жить в его памяти, пока он не умрет. Теперь ему стало абсолютно ясно: он умышленно не заметил пистолета на телевизоре и принял пулю в плечо как заслуженное наказание, и одновременно она подтолкнула его к действию, на которое было трудно решиться. Ричард Лински был такой же жертвой всеобщего ханжества, как и он сам. Будь крутым на войне и дома - вот всеобщий принцип, и он стал приверженцем этой морали.