Это решило дело.
— Была не была! — сказал Юрка. — Обращусь и я к нему! Вон, как быстро он этого типа оформил. Вот что, вы, на всякий случай, держите очередь, а я сбегаю за угол, потолкую с мужичком.
И, не успели его друзья глазом моргнуть или что-то возразить, как он рванул наискосок через площадку перед «Березкой» за угол здания.
— Эх, зря он так… — вздохнул, с опозданием, Димка.
— Точно, зря, — согласился Ленька. — Я уверен, в магазине всем продают, без всяких ограничений, хоть на копейку — валютные спички, там — а эти слухи насчет семи рублей сами спекулянты распускают, чтобы народ охотнее на сделки с ними шел…
— Смотри! — перебил его Димка.
Из-за угла здания им энергично махал рукой мужичок, завязавший с ними разговор: мол, бросайте все, скорее сюда!
— Похоже, сговорились… — прокомментировал Димка. Но, на всякий случай, оглянулся на человека, стоявшего позади них. — Мы отойдем на секунду, а если что, мы перед вами…
— Хорошо, — кивнул человек. Ребятам показалось, будто он хочет ещё что-то добавить, но, как и большинство, он предпочел не вмешиваться в обсуждение чужих дел.
Ленька и Димка бегом помчались за угол.
То, что они увидели, их потрясло.
Юрка сидел на корточках, прислонясь к стене, запрокинув голову. На щеке у него была ссадина, из носа шла кровь. Мужичок промакивал эту кровь своим большим носовым платком, пытаясь её остановить.
— Ч-черт!.. — проговорил Юрка. — Напали сзади, схватили за руки… Трое или четверо, такие же пацаны, как и мы… Чуть постарше, может… Деньги вынули… И ранец сорвали… За одну секунду…
Только сейчас друзья обратили внимание, что роскошный Ленькин ранец немецкий, купленный, когда он вместе с родителями почти два года жил в ГДР (на заработки с этой длительной загранкомандировки они и купили квартиру в новом доме в их районе) — так вот, что этот ранец исчез, что его не видно ни на плечах у Леньки, ни на земле где-нибудь рядом…
— Надо же… — развел руками мужичок. — Ну, сволочи…
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
КРУТОЕ РЕШЕНИЕ ДИМКИ
— Я ж как раз с одним тут договаривался, насчет очередного захода в складчину, — продолжал объяснять мужичок, — и мы чуть в сторону отошли, вон туда, на дорожку между сквериком и оградой детского сада… Ну, местечко поспокойнее, никто не толчется… Вдруг, вижу, из-за угла ваш друг появляется, оглядывается, вроде как меня ища, и тут на него трое выскакивают… И как они так за секунду сработали?.. Видно, давно вас пасли, чуть не с самого начала на заметку взяли… Я имею в виду, как вы в очередь встали… И как они на него прыгнули… Я побежал со всех ног, но, пока добежал, они уже управились… Сволочи, я ведь говорю… И, главное, ранец тоже свинтили. А сколько ранец такой стоит…
Ранец и впрямь был чудом. Хорошие ранцы и тогда были не редкость. Скажем, Ленька Болдин ходил с чешским ранцем, «с боем» взятым его родителями в «Детском мире»: ранец этот был из натуральной толстенной кожи (примечание: как вспоминали Леонид Болдин и Юрий Богатиков, из такой же кожи, из которой в те былинные времена были сделаны американские и немецкие тупорылые ботинки, не знавшие сносу), весь соединенный медными клепками, со множеством дополнительных кармашков для пеналов и прочего. Но у Юрки Богатикова ранец был ещё похлеще: кроме того, что и он был из натуральной кожи соображен, причем обалденного оттенка, темно-коричневого с золотым отливом, и кроме того, что на нем имелись не только медные заклепки и замки, но и «молнии», на нем были установлены, прямо под двумя застежками, два круглых красных отражателя, наподобие тех, что ставят на велосипедные колеса и на передок и задок велосипеда, чтобы, когда едешь ночью, свет автомобильных фар вспыхивал в них ярко-красным, и чтобы автомобилисты, увидев эти ярко-красные кружочки, вовремя объезжали велосипедиста. Ну, вы все такие отражатели отлично знаете. Сейчас они не только на всех велосипедах стоят, но и на многих ранцах. А тогда ранец с таким «красным светом светофора» тоже казался чудом. Были в этом ранце и ещё всякие навороты — например, отделение для школьных завтраков, в котором не мялись бутерброды. Словом, ранец был… пользуясь выражением отца (Леонида Болдина), «как „мерседес“ Владимира Высоцкого — чуть не единственный на всю Москву!»
Так что, сами понимаете, каково было потерять такой ранец. Я бы мог даже подсчеты сделать. Считать я люблю и умею. Степанов, тот наш «мистер Твистер» и мафиози, о котором я упоминал в самом начале, говорит, что у меня замечательные данные бухгалтера, ещё похлеще моего умения писать или, если хотите, нормально пересказывать на бумаге все интересное, что с нами приключается, потому что сочинять я не умею, несколько раз брался за выдуманные истории, и такая лажа выходила, что я все бросал — и что я должен, «без базара», в четырнадцать лет пойти в лицей бизнеса и менеджмента, потом колледж закончить, на аудитора, и прийти к нему работать главным бухгалтером. Я не знаю, честное слово, стоит мне это делать или нет, потому что, с одной стороны, мне нравится возиться со всякими цифрами и смотреть, что получается, когда их сопоставишь, и, скажем, когда мы играем в игры типа «Биржи» или наших «Пиратов», я сразу за цифрами вижу будущее — то есть, цельная цветная картинка передо мной встает, и в тех же «Пиратах» я мгновенно соображаю, стоит мне выкупать то поле, на которое меня привели брошенные кубики, и ставить на нем сундучок с золотом, или это будет бессмысленно, потому что по законам выпадания чисел на кубиках на это поле мало кто попадет и у меня расходы на охрану сундучка превысят доходы от дани с других участников игры… Я где-то читал, не помню, в какой книге, как какой-то купец (из положительных персонажей) объяснял главному герою, что ты, мол, пойми, вот эти деньги и векселя у меня в конторе — это не просто кусочки металла и бумажки, это трепет парусов, шум океана, это запах кофе, корицы и ямайского перца в трюмах, это жизни моряков, которым ты доверился и которые доверились тебе. И вот когда ты поймешь, что статьи прихода и расхода — это не статьи твоего личного прибытка или потерь, а статьи ответственности за всех людей, судьба которых опирается на эти кусочки металла и эти бумажки, вот тогда ты усвоишь, что такое быть купцом. Потому что давать деньги в рост и сидеть, потирая руки, в ожидании прибыли, и, узнав о крушении судна и гибели всей команды, огорчаться только потому, что твои денежки плакали — это всякий может, не обязательно для этого быть человеком. По-моему, это говорят Николасу Никльби эти замечательные братья-близнецы, которые берут его к себе клерком после того, как Николас окончательно разругался со своим дядей-ростовщиком, Ральфом Никльби. А может, это и не Диккенс, «Приключения Николаса Никльби», а совсем другая книга. Неважно. Я о том говорю, что у меня вот так же: когда я через цифры и суммы вижу всю картину жизни, которая за ними крутится и отражением которой они являются, я тут же просчитываю все так четко, что все вокруг ахают, все надежные пути вижу и все тупики, и знаю, как деньги должны дальше двигаться, чтобы жизнь сохранялась. А вот когда я не могу разглядеть, что за жизнь скрывается за цифрами, когда эта жизнь мне непонятна — тут я ничего не могу поделать, хоть ты дерись.