— Могут из школы исключить? — с тревогой спросил Ленька.
— Исключить не исключат, но пометка в личном деле останется. И в архивах детской комнаты нашего отделения тоже этот случай зафиксируют, надо полагать… Ладно, садитесь, ждите, и не вынимайте мне мозги. У меня и без вашего стрелка дел полно.
И друзья уселись ждать в закутке коридора: закутке без окон, освещенным тусклым светом. Откуда-то до них доносились голоса.
— И когда ты за ум возьмешься? — говорил мужской голос. — Надоела ты нам хуже горькой редьки!
— Да я… — этот голос был женским, и молодым, похоже, но при этом подсевшим — то ли простуженным, то ли прокуренным. — Да я ведь ничего и не делала, а что повеселились, так это никому не запрещается, и все равно, честное слово, это в последний раз.
— Знаю я твои «последние разы»! — возражал мужской голос. — Тунеядка ты, вот кто. Да ещё и укрывательница краденого, если не хуже. Смотри, вышибем тебя наконец за сто первый километр — узнаешь, где раки зимуют!
— Я работаю! — заспорил женский голос. — А что до краденого, то ничего я не укрывала. Я за всех своих гостей не могу быть в ответе. Если кто-то из них чужой каракулевый полушубок принес, на огонек завернув, то я-то тут при чем? Вот его и сажайте!.. И потом, он ведь не у кого-то постороннего украл, а у собственной жены, так? Выходит, их это, семейное дело, и нечего милиции вмешиваться.
— Что-то ты при этом частью их семьи оказываешься, — ехидно ввернул мужской голос.
— Да я-то что, да я ничего… — опять заспорил женский.
Ребят настолько увлекло это разбирательство — в милиции они до сих пор не бывали ни разу, и ничего подобного им слышать не приходилось — что они не сразу заметили, как Димка наконец вышел из дверей одного из дальних кабинетов.
— Димка! — замахали они ему.
Димка, надев ранец на одно плечо, помахал им в ответ.
— Пошли отсюда скорее, — сказал он. — Мне этих часов в милиции на всю жизнь теперь хватит.
И рванул таким быстрым шагом, что друзья с трудом поспевали за ним.
Остановился он только в палисадничке напротив отделения милиции — и жадно втянул воздух, переводя дух.
— Теперь я понимаю, что это значит, когда у Дюма или кого там ещё герой бежит из тюрьмы и «с наслаждением пьет первые глотки сладкого воздуха свободы»! — заявил он. — Я чувствую приблизительно то же самое.
— Ну, ты дал! — сказал Ленька. — Как тебя угораздило?..
— Не знаю. Честное слово, не знаю. Палец случайно дернулся на курке. Я тысячу раз это им объяснял, но, по-моему, они мне так до конца и не поверили… Теперь ещё в школе будут со мной разбираться… Ой, а что родители со мной сделают, если этот полковник предъявит счет за колесо!
— Не предъявит, — поспешил успокоить его Юрка. — Седой ему все объяснил. Полковник тебя и отмазывал.
— Да, я почувствовал, как в отношении ко мне дяди Володи, что-то изменилось, — кивнул Димка. — Где-то с час назад. А эта инспектор детской комнаты — такая мымра, въедливая до жути! Просто, знаешь, как врага тебя пытает, и все придирается, к каждому слову! Честное слово, нельзя бабам ментами быть, мужики не такие стервозные!
Да, судя по всему, за несколько часов в милиции Димка обогатился немалым жизненным опытом.
— Тебя ещё и майор отбивал — ну, тот, с которым Седой задружил, помнишь? — и ещё люди звонили, — продолжал объяснять Юрка. — А этот полковник, когда мы ему деньги вернули…
— Какие деньги? — живо спросил Димка. — Не забывайте, я ничего не знаю.
— Конечно, не знаешь! — подхватил Ленька. — А у нас ведь происходили такие события, такие события, полный наворот событий! Начать с того, что мы с Седым поднимаемся к Юрке, начинаем слушать твою магнитофонную запись она, кстати, ещё так пригодилась, и полковник тебе очень благодарен — и слышим такое, что не фига не врубаемся, но волосы у нас дыбом встают, и тут звонок в дверь и…
— …И врывается полковник, злой как сто чертей, мол, где мои деньги, мошенники, где мои деньги! Хорошо, Седой с первого момента въехал, что происходит, и сумел ему объяснить, а то бы ещё та кутерьма была!..