— Где тебя носит? — отдуваясь, проговорил Вольский, валясь рядом в траву, раскидывая ноги и руки. — Ну и жара!.. Узнал что-нибудь?
Медведев покачал головой.
— И я то же самое. Молчит кулачье чертово!.. Едем сегодня в Армавир. Пускай оттуда организуют наблюдение. А здесь нам с тобой нечего делать. Ты же видишь, как они к нам относятся. Даже бабы и те... — Он не договорил и обиженно махнул рукой. — Поедем!
— Ну что ж... — думая о другом, согласился Медведев.
Вольский вскочил.
— Иди укладывайся. А я — в сельсовет, договориться насчет лошадей.
По дороге к дому, где они ночевали, Медведев еще и еще раз вспоминал путь, который привел их в Григориполисскую. Не ошибся ли он?
В апреле 1929 года от председателя комнезама в Херсонское ОГПУ поступило заявление о том, что в Копани — небольшом селении на полпути между Херсоном и Николаевом — у одного из жителей время от времени ночует неизвестный человек. Когда выяснилось, что этот житель — дальний родственник Гурова, Медведеву поручили срочно провести расследование.
Имя Гурова еще и сейчас помнят старики на Херсонщине и Николаевщине. А тогда у всех была свежа в памяти черная слава начальника державной варты[7] при гетмане Скоропадском, бывшего капитана царской армии Гурова. Это он окрасил кровью большевиков степной ковыль от Новой Одессы до Березниговатой, это он был палачом знаменитой Баштанской республики, бесстрашно поднявшей Красный флаг Советов в центре белой Украины. Карательные отряды под предводительством Гурова жестокостью превзошли все, что до тех пор видела Украина. А перевидала она немало...
Однако с того момента как в Копанях было установлено наблюдение, неизвестный там больше не появлялся. Зато гуровский родственник стал чаще выезжать из дому. Он добирался на лошадях до Херсона, а затем на пароходике переправлялся через Днепр в Голую Пристань. Там встречался с бывшими полицейскими, уединяясь то с одним, то с другим, вел длительные разговоры. Возвращаясь в Херсон, зачем-то подолгу бродил по городу. Обратил на себя внимание саквояж, который он постоянно возил с собой.
Однажды, когда родственник Гурова по обыкновению возвращался из Голой Пристани в Херсон, порт оцепили. Слух о том, что ищут дорогие отрезы, якобы украденные накануне с государственного склада, распространился с молниеносной быстротой. Поэтому собравшиеся в порту пассажиры не удивлялись, когда работники милиции отбирали у них чемоданы, корзины и просматривали содержимое.
— Да что вы, товарищи, я же не из города, я — в город. Только с парохода! — пытался уговорить двух молодых милиционеров пассажир с саквояжем.
— Ничего, ничего, не убудет! А ну, вытряхай!
Из саквояжа был извлечен добротный серый костюм.
— Що, спекулянта взяли? — крикнул кто-то из толпы.
— Граждане, це ж мой костюм. Собственный! — взмолился владелец саквояжа.
— А ну, примерь, — весело поддал тот же голос, — зараз проверим, его чи не его.
Один из милиционеров шутливо приложил к нему брюки.
— В самый раз! — выкрикнул он, хотя брюки явно были вдвое длиннее и шире, чем полагалось пассажиру. Это вызвало взрыв хохота.
Мимо прошел высокий черноволосый человек в штатском. Он скользнул взглядом по костюму, по растерянной физиономии пассажира, коротко распорядился:
— Прекратите! Это совсем не то, что мы ищем. Освободите гражданина.
Успокоившись после нескольких неприятных минут, пережитых в порту, пассажир с саквояжем выбрался из толпы и вскоре безмятежно зашагал на окраину Херсона, в Забалку.
А через три дня на одной из улочек Забалки появился плотный мужчина в уже известном Медведеву сером костюме. При аресте он предъявил документы на имя Зарубина и выразил крайнее изумление, даже возмущение тем, что его задержали.
Медведев пристально всматривался в мутные глаза, в обрюзгшее лицо с мешками, глубокими складками, с брезгливо опущенной нижней губой и неожиданно в упор спросил:
— Вы Гуров?
Тот улыбнулся.
— А-а, вот оно что... Значит, все это из-за Гурова! — На несколько секунд он задумался, потом, досадливо морщась, проговорил: — Вот не предполагал, что мне из-за Гурова придется пострадать.