— Нет, Губенко, я никогда не творил зло ради зла.
— А я творил! Слышишь? Творил! Знаешь ты, кем я был? Да все равно узнаешь. За мной ведь приехал! — Он подскочил к Медведеву, захрипел: — Я был комиссаром в петлюровском войске. Я допрашивал. Я приговаривал. Я убивал. Я — один! Все на моей совести! Все! Мог я жить после этого? Распятые, разорванные, спаленные — все по ночам скреблись под моей кроватью. И я тогда прочитал те слова, что сказал Петр, апостол Петр, который сам трижды отрекся от Христа, который знает, что такое муки совести: уклоняйся от зла и делай добро, ищи мира и стремись к нему. А ты приехал сюда зачем — колхозы создавать, зло насаждать? Но сказано в послании к галатам: стойте в свободе, которую даровал вам Христос, и не подвергайтесь опять игу рабства.
— И ты уклоняешься от этого зла, — усмехнулся Медведев.
— Уклоняюсь!
Губенко дрожал, словно его бил озноб, пот крупными каплями стекал по лицу и шее.
Медведев прошелся мимо него к столу, перелистал бумаги, дал ему успокоиться.
— Ты переволновался, пока ожидал нашего приезда, — сказал он.
Губенко прижался лбом к оконному стеклу.
— Утешать тебя я не собираюсь. Никакие евангелия не зальют твою совесть, если она в тебе проснулась. Но ты врешь, Губенко! Я же вижу, мечется твоя душонка еще и сейчас. И сейчас ты ночью распинаешь, а днем грехи замаливаешь.
Губенко обернулся, открыл рот, ничего не сказал.
Медведев подошел к нему вплотную.
— Сроки восстания наметили? Когда?
Губенко, не спуская с него глаз, покачал головой и неожиданно заплакал. Он всхлипывал, тянул носом, поджимал губы, и было странно, что этот кряжистый человек так по-женски плачет.
— Искушение! — проговорил он и, продолжая всхлипывать, рассказал, как еще в двадцать шестом году, незадолго до убийства Петлюры в Париже, приехал на Украину его представитель по фамилии Стецько. Когда-то Губенко был с ним в одной части. Стецько стал стыдить его за отказ от убеждений, от борьбы.
— И я поддался! — страдальчески воскликнул он. — Жаль мне стало, что уйдет моя Украина — хуторки с тополями, садки вишневые, тишина полей, смолкнет колокольный звон в церковках, золотые кресты почернеют... Вместо этого будут здесь какие-то фабрики зерновые, стук, да грохот, да копоть. И умрет душа Украины! — Он задумался, словно потерял нить. — О чем я?.. Ага! Связал он меня и других людей с Крымом. Помните, раскрыли тогда в Крыму Всероссийский штаб крестьянских объединений? Их взяли, до нас не добрались. И снова я успокоился. Так нет же, опять меня разыскали искусители... Сил моих больше нет! Арестуйте! Убейте! Вышлите! Слаб я для казней твоих, господи!
Медведев слушал, и казалось ему, что Губенко неспроста выворачивает перед ним душу. Он еще не забыл истории с Гуровым.
— Почему вы мне все это рассказываете? — прервал он агронома. — Я ведь спросил только о сроках.
— Господи, для добровольности ж! Чтоб вы подтвердили: я сам, добровольно все, откровенно. За это и прошу снисхождения.
«Он просто жалкий трус!» — подумал Медведев и строго сказал вслух:
— Видно, страшно вам живется. Какие же искусители объявились теперь?
— Есть тут один агроном, — понизил голос Губенко, боязливо косясь на входную дверь. — Только не казните его! Довольно крови на моих руках. Всеми святыми заклинаю...
— Говорите об агрономе, — нетерпеливо прервал его Медведев.
— Господи! Ты видишь, вынужденно предаю, яко фарисей презренный!.. Адаменко. Истинной его фамилии не ведаю. Только знаю, скрывает он какое-то злодейство, совершенное еще в двадцать четвертом в Крыму. Коммунисты, говорит, меня никогда не простят.
В памяти Медведева всплыла история зверского убийства группы коммунистов в Крыму на Воронцовском мосту, ночью, после окружной партконференции. Главарем шайки убийц был некто Брагин, белогвардеец. Потом в Кривом Роге Брагин ограбил фельдъегерскую почту. Под Знаменкой, в Черном лесу, шайку его окружили. Но Брагин и с ним четыре бандита с боем вышли и скрылись. Неужели Адаменко и Брагин — одно лицо?
— До последнего дня, — продолжал агроном, — Адаменко проживал в одном из сел под Каховкой. Но узнал о вашем приезде и скрылся.
Все яснее выступали перед Медведевым контуры широкого и, вероятно, сильного подполья. Антисоветские разговоры и настроения, которые в последнее время оживились в этой части Херсонщины, не были случайными. Злорадное восклицание Злобина на ярмарке о близком конце советских денег было первой живой ниточкой от этого подполья...
— А сроков никаких не знаю. Не посвящен. Знаю только, что поднимутся, как только приедет из-за кордона какой-то Жорж. Полгода назад Адаменко приводил его до меня. Человек молодой. Больше ничего о нем не знаю. Приказали мне квартиру держать для встреч и семена вот... скрывать... Господи, тернистыми путями ведешь ты меня!