Глава II
Василий Дмитриевич осторожно отворил дверь в комнату Лены и удивился — дочь была уже на ногах. Лохматая со сна, в ночной рубашке, она перебирала вещи в своём чемоданчике.
— А я тебя будить пришёл, — усмехнулся Василий Дмитриевич, — а ты сама вскочила, ранняя птаха!
Лена молча кивнула отцу. Через пять минут она вышла в столовую, уже умытая и в халатике. Расчёсывая спутавшиеся за ночь волосы, она села к столу. Отец, как всегда, заваривал чай — он делал это виртуозно, по кавказскому способу.
— Зачем ты поднялась в такую рань? До поезда ещё долго, лишний часок могла бы поспать. Дорога дальняя, а в поезде не выспишься — шум-гам со всех сторон…
Василий Дмитриевич укутал заварочный чайник полотенцем, а потом вынул из стола небольшую шкатулку, в которой, как было известно Лене, хранилась домашняя «казна». Отец отпер шкатулку ключиком и отсчитал несколько купюр.
— Смотри, Лена, даю тебе с собой двадцать пять рублей. Деньги, ты знаешь, у нас не лишние. Хозяину за угол заплатить, ну и на прочее — стол, свечи, тетрадки с книжками… зря не транжирь!
— Папа, не переживай, — ответила Лена, заплетая косу. — Разве ж я не понимаю? Как только устроюсь, найду себе частных учеников, и не надо будет вам тратиться. Все студентки так делают.
Скоро подали завтрак. К тому времени Лена уже была одета в дорожное платье из тёмно-синего сукна, волосы заплетены и уложены «корзиночкой» на затылке. Мать держалась спокойно, как будто и не провожала единственную дочь в далёкий город — деловито наливала домочадцам чай, накладывала в тарелки горячую яичницу. Ещё вчера она смотрела на Лену с тихой печалью, словно не желала отпускать её от себя. А сегодня, видимо, приказала себе быть сдержанной. Ведь она мать взрослой девушки, которая уже переросла её на полголовы…
Вообще, Юлия Георгиевна выглядела моложаво для своих сорока лет. Тонкая, хрупкая, со светлыми волосами, забранными в большой пучок, она казалась бы старшей сестрой Лены, если б не морщинки в углах глаз да пробивающаяся на висках седина. Когда дочь была помладше, родители часто спорили, на кого она больше похожа. Лена, бывало, и сама смотрелась в зеркало, сравнивая — и правда, на кого? Кажется, вылитая мама, но волосы немного темнее — не белокурые, а золотисто-русые. Насчёт глаз думать не приходилось — отцовские, тёмные и жаркие… И сейчас Лена смотрела на отца с матерью, и думала — как же я их люблю! И как же они будут скучать без меня!
— Лена, правда ли ваша Наталья пошла в сёстры милосердия? — перебила её мысли Юлия Георгиевна.
— Морда? Да, она давно решила. Ещё в третьем классе медициной бредила. А теперь тем более — на войне медики нужны.
Лена называла смешным прозвищем «Морда» свою одноклассницу и лучшую подругу Наташу Мордвинову. Все девочки в классе носили какие-нибудь прозвища, чаще всего образованные от фамилий. Заносчивую Зину Жукову звали Жучкой, Марию Саранцеву — Саранчой, а Настеньку Мурину — Муркой. Была у них девочка по имени Светлана Заикина, которую насмешница-судьба наделила заиканием. Так и прозвали её — Заика Заикина. Но в классе не было обычая дразниться и травить слабых. Прозвища отражали характер девчонок, а они словно подобрались одна к другой — весёлые, озорные. Только благодаря строгой и внимательной классной даме ученицы держались в рамках дисциплины.