Пора было отправляться в путь. Нас предупредили, что напрямую из Киева в Москву уже не пробиться: дорога перерезана наступающими фашистскими войсками. Поэтому, посовещавшись, мы с майором приняли решение попытаться выйти на Минское шоссе через Чернигов.
Едем лесом. Кругом необыкновенная тишина, не слышно даже отдаленной артиллерийской канонады. Кажется, что нет никакой войны, всюду мир и покой.
Ранним утром подъезжаем к южной окраине Чернигова. Из-за кудрявых деревьев, кое-где уже надевших свой желтовато-багряный осенний наряд, выглянул красноватый диск солнца.
Наш ас поеживается от утренней прохлады. До сих пор он не проронил ни слова. Молчим и мы, борясь с одолевающей нас дремотой. Может быть, сумеем где-нибудь здесь, в городе, часок-другой поспать.
— Куда мы едем? — неожиданно спрашивает немецкий летчик.
— В Москву, — отвечает майор и многозначительно смотрит на меня: вопрос был задан по-русски.
— Понятно. Чтобы снять с меня голову прямо на Красной площади… Как Стеньке Разину, — криво усмехается летчик.
— Вы слыхали о Разине?
— Да, кое-что читал о нем.
Оказывается, этот немец неплохо знает русский язык. Не зря, значит, его затребовали в Генеральный штаб.
Чернигов встречает нас странной пустотой и безмолвием. На улицах ни души. Куда же все подевались? Никто не спешит на работу, не идет на базар, не гремит ведрами у водоразборных колонок. Правда, еще совсем рано. Может, черниговцы еще не проснулись?
Машина мчится к центру города. Вдруг взвизгнули тормоза, и нас швырнуло на дно кузова. Поднимаюсь на ноги, потирая ушибленное колено. Прямо перед машиной, широко раскинув руки, стоит пожилая женщина. Видимо, она выскочила из ближайшей подворотни и чуть было не оказалась под колесами.
— Стойте! Куда вы? — кричит она. — Там, за церковью, немцы!
Церковь виднеется всего в полутора километрах от нас. Вот так дела! Выходит, мы едва не попали в лапы к фашистам! Теперь понятно, почему пустынны улицы: узнав о приближении гитлеровцев, многие жители бежали из города — кто в лес, кто на другой берег Десны. Те, кому не удалось бежать, укрылись в подвалах и развалинах, чтобы не попадаться немцам на глаза.
Отважная женщина, предупредившая нас об опасности, уже скрылась в подворотне. Мы даже не успели поблагодарить ее.
Наш водитель резко развернул машину, и мы помчались в обратном направлении. Только выехав далеко за город остановились, чтобы обсудить создавшееся положение. Времени для долгих размышлений у нас не было. Решили действовать так: сначала едем на юг, к Нежину, оттуда через Конотоп — в Сумы, потом движемся на северо-восток с таким расчетом, чтобы выйти к Орлу или восточнее его.
На наше счастье, шофер у нас был отменный, большой мастер своего дела. Он умело управлял машиной, а главное — отлично знал здешние места. До войны дядя Вася, как мы его звали, водил тут грузовики. Это спасало нас в критических ситуациях. Однажды в сумерках мы наткнулись на колонну вражеских танков и вынуждены были плестись у нее в хвосте до тех пор, пока дядя Вася не нашел съезд на проселочную дорогу. В другой раз только успели свернуть в лес, как мимо нас с ревом пронеслась колонна моторизованной пехоты.
Чаще всего мы ехали ночью — днем можно было напороться на немецких солдат. А по ночам гитлеровцы даже в наступлении предпочитали отдыхать.
Особенно сложный участок пути нам пришлось преодолеть в районе Солдатское-Сумы. Главный тракт был разбит. Если бы не дядя Вася, знающий объезды вокруг крупных населенных пунктов, нам не оставалось бы ничего другого, как сжечь машину и следовать дальше на своих двоих. Помню, в одно дождливое утро где-то около Солдатского дорога пошла резко вверх. Местность там холмистая, с крутыми склонами. Несколько раз мы скатывались обратно по скользкой глине. Вдруг послышался отдаленный гул моторов. По звукам — мотоциклисты. Дядя Вася мгновенно повернул баранку и, ломая кустарник, повел машину в раскинувшийся поблизости лесок. Почти целый день мы провели в укрытии. За это время земля подсохла, и ночью мы, преодолев подъем, выехали снова на большак, а потом — на какую-то объездную дорогу. «Подальше от греха», — сказал дядя Вася.
Наконец показались предместья Орла. Ни войск, ни жителей не видно. На улицах, как и в Чернигове, ни души. По мостовым и тротуарам ветер гонит кучи перьев и клочки бумаги. Вокруг разрушенные дома, почерневшие от копоти кирпичи, вывороченные оконные рамы и груды разбитого стекла — следы фашистских бомбардировок. И еще — тягостные приметы поспешного ухода людей из родных мест: брошенные детские игрушки, книги, битая посуда, сковородки, клочки материи, детские коляски, которые не вмещались в переполненные беженцами машины и телеги… Бездомные собаки и кошки бродят по развалинам, грустными глазами смотрят нам вслед и, видимо, никак не могут понять, куда делись хозяева, почему их никто не кормит.
Издали доносится гул приглушенной расстоянием артиллерийской канонады. Фашистских войск ни на подъездах к городу, ни в самом городе мы не заметили.
Отъехав километров двадцать от Орла, дядя Вася свернул с главного тракта на проселочную дорогу. Вскоре мы въехали в небольшую деревеньку и остановились у колодца — нужно было залить водой радиатор грузовика.
Я предложил майору немного размяться и спрыгнул на землю. Майор последовал моему примеру. Дядя Вася, взяв жестяное ведро, вразвалку направился к колодцу, а немец,
стоя в кузове, с любопытством глазел по сторонам.
Прохаживаясь у машины, мы не обращали внимания на то, что возле нас собираются женщины, старики, ребятишки с коромыслами, вилами и палками в руках. Не прошло и нескольких минут, как они окружили нас плотным кольцом.
— Злодеи!.. — негодующе крикнула молодая женщина. — Там наши мужья головы свои кладут, отбиваясь от супостатов, а вы немчуру на машинах развозите! Бейте их, сукиных детей!
Тут все начали бешено молотить по кузову машины, пытаясь дотянуться до забившегося в угол за бочку с бензином перепуганного насмерть аса. Его им достать не удалось, и гнев сельчан обрушился на нас с майором. Пришлось стрелять в воздух, чтобы охладить их воинственный пыл. Дядя Вася нажал на клаксон, испустивший отчаянный вой, толпа отхлынула, и грузовик рванул с места. За нами бежали, кричали, проклинали, но угнаться за машиной наши преследователи, конечно, не могли.
С этого дня немец стал испытывать непреодолимый страх перед женщинами: увидев их, он немедленно ложился на дно кузова.
Ночи были светлые, лунные. На западе громыхали орудия. Вдали ярко полыхали подожженные хлебные поля. Зарницы пожаров вызывали в душе еще более жгучую ненависть к врагу за поруганную землю, вытоптанные цветущие нивы, за города и села, превращенные в золу и пепел, за гибель тысяч ни в чем не повинных людей.
В эти сентябрьские дни зачастили дожди, дороги раскисли, и нам часто приходилось вытаскивать машину то из грязи, то из канавы. Кляня в душе дядю Васю, мы в то же время хорошо понимали, что он гонит грузовик по глухим проселкам, стараясь избежать возможной встречи с гитлеровцами. И мы подкладывали под колеса сучья, камни, дерн — все, что попадалось под руки, чтобы скорее продолжить путь. Немец тоже не сидел без дела.
Как-то мы застряли на большом хлебном поле. Оба левых колеса грузовика попали в ров, вырытый для ловли сусликов. Промучившись несколько часов, мы наконец выбрались из канавы. Не успели проехать и сотни метров — слышу тревожный голос моего напарника, майора Вольнова:
— Стой! Где немец?
— Как это — где?
— Смотри сам.
Я взглянул за бочку с бензином, возле которой обычно сидел или лежал наш ас, — пусто. Куда же он девался? Неужели сбежал? Не может быть!
Мы соскочили с машины и бросились назад. Никого не видно — немец словно сквозь землю провалился. Настроение у нас было самое что ни на есть отвратительное. Еще бы! Двое крепких мужчин, к тому же неплохо вооруженных, привычных ко всяким перипетиям, не смогли уберечь одного малахольного гитлеровца! Что же мы теперь доложим в Москве?