Продолжаем поиски, не очень-то надеясь на благополучный исход. И вдруг — о счастье! — в том самом месте, где недавно застряла наша машина, замечаем на земле силуэт человека… «Он!» Мы с майором облегченно вздохнули. Оказалось, что когда мы вытаскивали машину из канавы, пола шинели немца попала под колесо, и он свалился в сусликовую ловушку. А тут, как на грех, стенка канавы под тяжестью задних скатов грузовика обвалилась. Вот и засыпало аса мокрой землей чуть ли не по грудь, да так, что ни шевельнуться и ни пикнуть. Откапывая лопатами не подающего признаков жизни гитлеровского летчика, мы не на шутку встревожились: жив ли он? Не помяло ли его колесами машины? Нет. Он был не только жив, но не получил даже ни одной царапины. Мы привели нашего подопечного в чувство, довели его до грузовика и тронулись дальше.
Едем все медленней, машина то и дело останавливается. Это дядя Вася, чувствуя, что начинает «клевать» носом, глушит мотор и выходит из кабины, чтобы освежиться холодной водой. Как это он еще в таком состоянии умудряется крутить баранку? Все мы устали неимоверно, кажется, что иссякли последние силы. Оно и понятно — несколько суток без сна. Только нашему асу будто все нипочем: он безмятежно спит, закутавшись в шинель и упершись головой в почти опустевшую уже бочку с бензином.
Во время очередной остановки замечаю в стороне от дороги большой сарай. Посоветовавшись, решаем свернуть к нему — в конце концов надо хоть немного передохнуть.
— Давай ложись, спи, — предложил я майору, когда мы въехали в открытые ворота сарая. — А я подежурю.
Майор лег невдалеке от немца и буквально через секунду заснул. Из кабины донесся богатырский храп дяди Васи. Как я завидовал своим спутникам! Счастливые! Ни-чего-то их сейчас не заботит, не тревожит. И мне бы так! Да нет, я старший в команде и обязан нести свой крест до конца.
Садиться нельзя — могу тут же уснуть. Может быть, мне лучше встать в углу сарая? Когда стенка за спиной, все-таки как-то надежнее. Но едва я прикоснулся к стене, как ноги у меня подкосились, и я стал сползать вниз. Тогда я решил выйти на середину. Однако это ничего не дало — несколько раз я просыпался от собственного падения на землю.
Часа через три я с трудом растолкал своих товарищей, и мы, наскоро перекусив, выехали на большак. Ехали без остановок — дорога была свободная. Я незаметно для себя уснул и открыл глаза только тогда, когда мы уже миновали Тулу.
Вот и Москва. Немецкий летчик без конца вертит головой. Наверное, ищет следы сокрушительных бомбардировок, о которых разглагольствует Геббельс. Тот уже не раз вещал, что «большевистская столица разбита», что фашистская авиация господствует в небе, что армия «тысячелетнего рейха» скоро будет в Москве и так далее, и тому подобное. Черта с два! Москва мало изменилась, разве что стала как-то строже, я бы даже сказал, сосредоточеннее. И ничего хорошего не сулит эта суровая сосредоточенность врагу, пришедшему на нашу землю.
Проезжаем Красную площадь. Ас с любопытством смотрит на кремлевские башни. Но вот его взгляд падает на Лобное место, и я вижу, как вздрагивают его плечи. Неужели он и вправду думает, что его собираются здесь четвертовать? Или, может быть, в этот момент где-то в глубине души у него впервые мелькнуло сомнение в успехе начатой Гитлером войны?..
Через несколько минут мы подъехали к зданию Генерального штаба и сдали гитлеровского аса дежурному офицеру.
«СТАРЫЙ ЗНАКОМЫЙ»
Москва живет беспокойной жизнью прифронтового города: заклеенные крест-накрест бумажными полосками окна, мешки с песком у витрин магазинов, на улицах военные патрули. В разных направлениях идут войсковые колонны, движется техника, бойцы противовоздушной обороны, еще совсем девчонки, как слонов, ведут куда-то большие серые аэростаты. Даже трамваи выглядят как-то необычно — вместо пассажиров они часто везут разнообразные грузы.
Вот уже почти два месяца я занимаюсь сбором данных о местонахождении и численности польских солдат и офицеров, оказавшихся на территории Советского Союза после захвата Польши фашистскими войсками. Нужно также выяснить, сколько гражданских лиц мужского пола из числа польских беженцев пригодно к несению военной службы. Дело в том, что уже в конце июля 1941 года между польским эмигрантским правительством в Лондоне и советским правительством было заключено соглашение о создании на территории нашей страны польской армии, которая вместе с советскими войсками сражалась бы против гитлеровцев. В формировании этой армии должны были участвовать и англичане. Они взяли на себя обязательство экипировать и вооружить польские части. Ради достижения договоренности о совместных действиях против немецкого агрессора наше правительство вынуждено было согласиться с тем, что командование польской армии будет назначено лондонским правительством.
На днях я узнал, что английская военная миссия, находящаяся в Москве, предложила нашему командованию кандидатуры на руководящие посты в польской армии. В качестве командующего армией был назван генерал Владислав Андерс. Не так давно я виделся с ним в Куйбышеве, куда ездил в командировку по своим делам. На вид ему лет пятьдесят. Мы говорили по-польски, помнится, он даже спросил меня, не обрусевший ли я поляк, и был разочарован моим отрицательным ответом.
Когда же я услышал, кого прочат на пост начальника штаба армии, то сначала не поверил своим ушам: полковник Окулицкий. «Позвольте, позвольте, — сказал я, — не тот ли это Окулицкий, который был арестован нами во Львове за свою антисоветскую деятельность?» — «Да, тот самый, — ответили мне. — Англичане, несомненно, в курсе всех его дел и, может быть, именно поэтому настаивают на его кандидатуре: дружественно настроенные к нашей стране люди им не нужны. Кстати, этот полковник вас знает?» — «Думаю, что нет. Я участвовал только в разработке операции по его захвату, а с ним лично никогда не встречался». — «Это хорошо, значит, теперь встретитесь. Нужно побеседовать с Окулицким, и мы хотим поручить это вам».
Итак, мне предстояла встреча с Мрувкой. Напоминать ему о прошлом я не собирался. Моей главной задачей было выяснить отношение полковника Окулицкого к его назначению начальником штаба польской армии, формирование которой уже шло в то время в городе Бузулуке Оренбургской области.
Он вошел в кабинет, остановился посередине и, вежливо поклонившись, подчеркнуто официально отрекомендовался:
— Полковник Войска Польского Окулицкий.
Я встал из-за стола и указал на кресла, стоявшие около небольшого столика у стены:
— Проше пана, нех пан усёндзе.
Полковник сел в кресло. Его взгляд задержался на кофейном приборе в центре столика. Мне было известно, что поляки предпочитают кофе любому другому напитку, поэтому я попросил приготовить его к нашей беседе.
— На каком языке будем говорить? — спросил я, усаживаясь напротив. — Можно на польском, но заранее прошу извинить меня за возможные неточности и ошибки.
— Ничего, ничего. Я, правда, немного говорю по-русски, но наверняка хуже, чем вы по-польски. Как-нибудь поймем друг друга, — ответил он.
— Шановный пане пулковнику, — начал я, — вы приглашены не для допроса. Я уполномочен проинформировать вас об одном важном деле. В Лондоне представители наших правительств подписали соглашение о взаимной помощи в войне против фашистских агрессоров и о формировании в СССР польской армии.
— Вы решили сформировать польскую армию? — переспросил он.
— Да, именно сформировать армию на территории СССР для совместной борьбы с гитлеровскими захватчиками, поработившими вашу страну и вероломно напавшими на Советский Союз.
Окулицкий молчал. Он, конечно, уже оценил значимость этого события, однако, как человек весьма осторожный, не спешил с выводами.
— Мне бы хотелось, шановный пане пулковнику, — продолжал я, — узнать ваше личное отношение к этому очень важному для народов наших стран соглашению. И быть может, вы сумеете сказать, как, по вашему мнению, воспримут известие о нем ваши коллеги?