— Вот, — показал я старику письмо, которое Димитров просил передать своей матери, — от Георгия.
Старик взглянул на письмо, и лицо его просветлело.
— Братушка!.. Свой! Россия! Мы-то думали…
Как оказалось, встреченные мной на улице мальчишки разнесли по всему городку тревожную весть, что какой-то подозрительный незнакомец интересуется бабой Парашкевой. И местный отряд самообороны выступил на подмогу — люди были полны решимости не дать в обиду мать Георгия Димитрова.
— Подождите немного, я сейчас, — сказал старик и, отпустив жестом остальных стражей, направился в дом.
Вскоре он вернулся и широко распахнул передо мной калитку:
— Добре дошли!
— С чем пришел, добрый человек? — встретила меня маленькая, худенькая седая женщина с изрядной сеткой морщин вокруг глаз.
— С хорошими вестями, баба Парашкева. — Я почтительно поцеловал ей руку.
— Добрым вестям всегда рады, — улыбнулась старушка. — Заходи, гостем будешь.
Она проводила меня в просторную горницу, где вдоль стен стояли деревянные лавки с вырезанными на спинках замысловатыми узорами. Пол был выстелен самодельными ковриками. Такими же, вытканными своими руками ковриками были покрыты и лавки. В углу я заметил прялку — обязательную принадлежность обстановки в каждом болгарском доме.
— Большой привет от сына вашего, Георгия Михайловича, привез я вам, баба Парашкева, — сказал я.
— От Георгия? — переспросила она, хотя седоусый страж уже, вероятно, сообщил ей о цели моего визита.
— Да, да, от Георгия Михайловича, из Москвы. Вот здесь письмо и деньги. — И я вручил старушке конверт.
Читать письмо баба Парашкева не стала, лишь посмотрела на него, как бы желая убедиться, что его действительно написал ее сын, и спрятала на груди.
— Спасибо. Спасибо тебе, добрый человек, за весточку, — проговорила она. — А деньги… Напрасно он отрывает от себя. Ему-то нужней. Мы живем слава богу, люди помогают, да и сами работаем.
— Георгий Михайлович был очень обеспокоен, когда прочел в газетах, что американцы и англичане бомбили Самоков. Он просил узнать, все ли у вас благополучно.
— Да, бомбили, — вздохнула баба Парашкева. Дома целы, а скот у некоторых побили. Вот тут, недалеко, курорт Чамкория, там виллы наших богачей и министров. Так люди говорили ни одной бомбы туда не бросили! Видно, ворон ворону глаз не выклюет…
Я слушал неторопливый рассказ этой маленькой, хрупкой женщины о здешнем житье-бытье и все больше поражался той бодрости духа, ясности мысли, оптимизму, которые были в ее словах. А ведь сколько ей пришлось пережить за свою долгую жизнь!
Баба Парашкева потеряла трех сыновей революционеров. Костадин был активным профсоюзным деятелем, он погиб на фронте в 1912 году во время Балканской войны. Николай уехал искать счастья в царскую Россию, работал в Одессе, вступил там в ряды большевиков, его арестовали и выслали в Сибирь. Не выдержав сурового сибирского климата, он умер вдали от родных мест. Третий сын, Тодор, тоже был коммунистом. В 1925 году его схватила болгарская охранка. Пытки и истязания не могли сломить волю отважного революционера, он был зверски замучен в тюремном застенке. Остался один Георгий — самый старший сын бабы Парашкевы, ее гордость и надежда. Это по его стопам пошли в революцию младшие братья — Костадин, Николай, Тодор. Мать всегда была их верным единомышленником и другом. Она помогала своим детям во всем: распространяла прокламации, оповещала о подпольных сходках, охраняла собрания на конспиративных квартирах, прятала в специально сшитых карманах своей широченной юбки запрещенные книги, брошюры, листовки.
Георгий… Двадцать лет он не был на родной земле. Два смертных приговора царского правительства Болгарии не позволяли ему вернуться в отчий дом. Все эти годы он жил и работал в разных странах, сначала одним из руководителей, а затем и Генеральным секретарем Исполкома Коммунистического Интернационала.
11 марта 1933 года баба Парашкева узнала страшную весть: Георгий арестован в Берлине гитлеровцами по обвинению в поджоге рейхстага и заключен в Маобитскую тюрьму, ему грозит фашистское судилище. Не колеблясь, мать решила быть рядом с ним в эти трудные дни его жизни. Она была уверена, что ее сын — честный человек, он не может заниматься поджогами, и хотела рассказать об этом всем людям.
Баба Парашкева смело пошла в германское посольство и потребовала визу для поездки в Берлин. Гитлеровские чиновники вынуждены были ей уступить. Спустя некоторое время поезд уже вез семидесятидвухлетнюю мать Георгия Димитрова в чужие края.
Короткая остановка в Париже. Здесь, в переполненном зале дворца Булье, она выступила перед семью тысячами рабочих и призвала всех честных людей мира встать на защиту ее сына, закованного в кандалы коричневыми вандалами.
— Вива, достойная мать! — приветствовали простые труженики мужественную болгарскую женщину. — Вива!
Наконец Берлин. Бесконечные хождения по инстанциям, чтобы добиться разрешения на свидание с сыном в тюрьме. Это свидание все-таки состоялось, но уже не в Берлине, а в Лейпциге, куда Димитрова перевели накануне открытия судебного процесса.
Три месяца продолжался суд над Георгием Димитровым. Сначала в Лейпциге, потом в Берлине. И все три месяца в зале суда сидела баба Парашкева, не спуская глаз со своего сына, на которого фашистская «фемида» пыталась взвалить ответственность за совершенные самими гитлеровцами преступления. Нет, ее Георгий не сдался, он пункт за пунктом разбивал все предъявленные ему обвинения, превращая это гнусное судилище в суд над фашизмом. 16 декабря 1933 года по всему миру разнеслась его знаменитая речь. А 23 декабря был произнесен оправдательный приговор.
Пока шел этот процесс, получивший название Лейпцигского, Верховный Совет СССР принял решение о предоставлении Георгию Димитрову советского гражданства. Баба Парашкева навсегда запомнила день, когда вслед за сыном приехала в Москву. Георгий встречал ее на Белорусском вокзале и торжественно вынес из вагона на руках…
Это было почти десять лет назад. Тогда мне и в голову не приходило, что судьба когда-нибудь приведет меня в Болгарию, в дом к бабе Парашкеве, и мы будем с ней сидеть рядом на лавке и говорить о жизни, о Москве и о ее сыне.
— Лина, иди сюда, — вдруг позвала она.
Из соседней комнаты вышла уже немолодая женщина в очках, очень похожая на Георгия Михайловича. Это была его сестра Магдалина, по мужу — Барымова.
— Знакомься, дочка, — сказала баба Парашкева, — человек из Москвы, от Георгия, привез от него весточку. Приготовь-ка что-нибудь — надо угостить гостя.
Признаться, мне было не до еды — задерживаться долго я здесь не мог Еще в начале двадцатых годов, работая в партийном подполье, я крепко усвоил важное правило конспирации: чем меньше подпольщики бывают вместе, тем надежнее. Даже если противник что-либо и пронюхает, он не должен располагать достаточным временем для того, чтобы действовать по плану и наверняка. Однако уйти от бабы Парашкевы сразу я не решился. Это могло ее обидеть.
Мы присели за стол. На столе — традиционный овечий сыр, чеснок, пирог с брынзой и кувшин с хорошим красным вином.
Попробовав всего понемногу, я поблагодарил хозяев и стал прощаться. В гостях у бабы Парашкевы я пробыл, может быть, около часа.
На улице уже смеркалось. Но фонари не зажигались — то ли электросеть была не в порядке, то ли опасались воздушных налетов. Баба Парашкева и Магдалина вышли на крыльцо меня проводить. Возле крыльца стоял тот самый старик, которого я встретил, подходя к дому. Он показал мне жестом, что надо следовать за ним, и боковыми улицами и переулками вывел меня на тракт.
Оставшись один, я решил идти пешком в расположенный поблизости курортный городок Чамкория, чтобы оттуда утром на какой-нибудь попутной машине вернуться в Софию. Риска особенного не было: после налетов английской и американской авиации многие потеряли крышу над головой. В поисках пристанища люди перебирались с места на место, и это не вызвало подозрений.
…С тех пор прошло сорок лет. Я бережно храню в своем сердце образ этой замечательной женщины, пронесшей через всю свою жизнь, полную лишений и тревог, душевную чистоту и глубокую веру в торжество справедливости. Для меня жизнь и судьба бабы Парашкевы очень похожа на жизнь и судьбу Марии Александровны Ульяновой матери Владимира Ильича Ленина. Обе они отдали своих детей революции, защищали их, боролись вместе с ними за их идеалы во имя светлого будущего всех людей на земле.