Весной 1944 года Красная Армия приближалась к Балканам. На болгарских железных дорогах все чаще стали появляться эшелоны с награбленным отступающими гитлеровцами добром. В закрытых вагонах от голода и жажды изнывали сотни советских людей, которых фашисты угоняли в рабство в Германию. Болгарское правительство, во всеуслышание заявлявшее о своем нейтралитете, в соответствии с нормами международного права должно было интернировать наших граждан. Но оно отделывалось лишь обещаниями «выяснить и принять меры». И тогда на помощь «братушкам», заключенным в тюрьмах на колесах, пришли болгарские железнодорожники. Рискуя жизнью, они снимали пломбы с вагонов, выпускали советских людей на свободу, укрывали их у себя, указывали путь в ближайшие партизанские отряды. Не оставались в стороне и сельские жители.
Вспоминается еще такой случай. В 1969 году в Софии мне довелось присутствовать на торжественном собрании, посвященном 25-летию социалистической революции в Болгарии, где вручались награды активным участникам движения Сопротивления. В числе награжденных был и один бывший сотрудник царской полиции. Вручение ему советской медали «За боевые заслуги», естественно, вызвало большой интерес у собравшихся. В самом деле: чем этот человек заслужил такую награду? В перерыве вокруг него собралась целая толпа, посыпались вопросы.
Оказывается, в годы войны он был бригадиром полицейской охраны советского посольства. Ему в обязанности вменялось вести слежку за работниками нашей дипломатической миссии и обо всем докладывать начальству. Однако этот болгарский патриот, постоянно рискуя своей служебной карьерой и даже жизнью, не только не доносил на советских людей, но, наоборот, предупреждал их о готовящихся провокациях. И вот, спустя четверть века, о его добрых делах узнали все соотечественники, а Советское правительство отметило его мужество высокой наградой.
БЛАЖЕННЫЙ СТЕФАН-МИТРОПОЛИТ СОФИЙСКИЙ
На углу одной из улиц Софии, у сладкарницы (кондитерской), притормозил роскошный «кадиллак». На черных занавесках окон блестели тисненные золотом маленькие крестики, а на крыше в лучах солнца сиял довольно большой позолоченный крест. Дверца открылась, из машины выглянул широкобородый человек в рясе, с высоким клобуком на голове.
— Милости прошу, Димитрий! — приветливо улыбнувшись, произнес он.
Я сел в машину, и мы «со господом», как сказал мой спутник, тронулись в путь. Рядом со мной грузно восседал председатель Святейшего Синода Болгарии, софийский митрополит Стефан.
Ехали недолго — не так уж далеко было от центра столицы до загородного монастыря, на территории которого располагалась вилла «его блаженства», как здесь именовали высшее в стране духовное лицо.
Въехав на монастырское подворье, «кадиллак» остановился у двухэтажного дома, построенного почти вплотную к церкви, сложенной из серого камня, вероятно, еще в средние века. Здесь владыку встречала монастырская челядь несколько прислужников в черных рясах и поп, совсем уже седой человек, со своим семейством: сравнительно молодой женой и пятью ребятишками разного возраста. Все они, строго соблюдая старшинство, стали подходить к «его блаженству» и целовать ему руку. А он, приветливо улыбаясь, осенял каждого крестным знамением.
Когда церемония встречи закончилась, митрополит Стефан пригласил меня в дом и предложил посмотреть его жилище. Мы обошли несколько комнат, в которых я увидел простые столы, лавки, множество икон и разные книги, в том числе и светского содержания.
Наконец мы оказались в своего рода гостиной — просторной комнате, обставленной без излишней роскоши, но достаточно уютно. На стенах вместо икон висели великолепно выполненные копии картин итальянских художников, в основном на библейские сюжеты.
— Ну, Димитрий, садись, — сказал митрополит, — сейчас будем обедать.
Он хлопнул три раза в ладоши. Из-за портьеры, прикрывавшей дверь в соседнюю комнату, вышел молодой послушник в черной рясе, низко поклонился и спросил:
— Что прикажете, ваше блаженство?
— Подай-ка нам, божий отрок, чего-нибудь закусить.
— Слушаюсь, ваше блаженство. — Послушник снова поклонился и, попятившись к двери, скрылся за портьерой.
Через несколько минут на столе появились коньяк и закуска, называемая по-болгарски «замизенце». Это была как бы прелюдия к обеду. Затем из-за той же портьеры вынесли мясные блюда. Чего здесь только не было! И запеченный с чесноком поросенок, обложенный со всех сторон какой-то зеленью, и печенная на вертеле телятина, и жаренная на углях баранина, и нашпигованная чесноком говядина, и птица в разном виде… К мясу подали несколько бутылок красного и белого сухого вина. В стороне, на отдельном столике, стояли вазы с фруктами. Все это возбуждало необыкновенный аппетит. А если еще учесть, что за последние месяцы мне редко доводилось поесть досыта, то нетрудно представить мое состояние при виде такого обилия яств.
Я ел неторопливо, в меру, стараясь не уронить своего достоинства. И хотя мои мысли упрямо вертелись вокруг разных вкусных вещей, расставленных, можно сказать, прямо перед моим носом, я не забывал, что впереди меня ждет разговор с хозяином дома. Как и о чем говорить с главой болгарской православной церкви, встреча с которым в буквальном смысле была подарена мне судьбой?
Всему виной был мост. Он сломался, когда я, забыв о нем, попытался разгрызть грецкий орех. Пришлось подумать о зубном враче. Впрочем, размышлял я недолго — решил идти к самому известному в Софии специалисту. Говорили, что у него лечат зубы всякие высокопоставленные особы, вплоть до министров, и даже кое-кто из царского дворца.
Зубной врач жил в центре Софии. Однако когда я пришел к нему на квартиру, дома его не оказалось. Спасаясь от бомбежек, он перебрался в пригород Княжево, почти не подвергавшийся воздушным налетам. Мне не оставалось ничего иного, как отправиться туда.
В приемной зубного врача миловидная сестра поинтересовалась, с чем я пожаловал, и попросила занять очередь. Пациентов было немного — всего три человека. Я устроился в углу и оттуда оглядел присутствующих. Ничего примечательного: благообразная дама в модной шляпке, сухопарый старичок, нетерпеливо ерзающий на скрипучем стуле — видно, уж очень донимала его зубная боль, и хмурый толстяк в расстегнутом пиджаке, с золотой цепочкой от часов поперек живота.
Возле меня стоял небольшой столик, на котором лежали разные журналы. От нечего делать я стал перебирать их и вдруг увидел… наш советский «Огонек»! Откуда он здесь? Может быть, его забыл кто-нибудь из нашего посольства?
Журнал был не первой свежести, тем не менее я с наслаждением разглядывал фотографию Красной площади на обложке, с храмом Василия Блаженного на переднем плане. На следующей странице были напечатаны вести с фронта. Обзорная статья. Немцы медленно откатываются на «фатерлянд». Красная Армия вышибла их еще из нескольких крупных городов. Вот заметка о втором фронте. Наши союзники не торопятся. Черчилль под разными предлогами задерживает его открытие. За этим чувствуется действие доктрины, высказанной американским сенатором Гарри Труменом еще в начале войны: пусть русские и немцы побольше убивают друг друга, а когда они ослабеют от взаимного уничтожения, США и Англия будут пожинать плоды и диктовать всем свои условия…
К подъезду подкатила машина. Из кабинета врача вышел мужчина в белом халате и поспешил на улицу. Вероятно, он из окна увидел, что приехал какой-то важный клиент. И действительно, через минуту-другую в приемную вошел могучий с виду, пожилой человек лет шестидесяти в темной рясе из дорогой материи, с большим золотым крестом на груди и епископским клобуком на голове. В нем нетрудно было узнать митрополита софийского — Стефана.
Все стоя приветствовали владыку. Он улыбнулся, небрежно благословил присутствующих и вместе с врачом направился в его кабинет. По пути он бросил взгляд в мою сторону. Я увидел, как удивленно поднялись его брови, когда он заметил у меня в руках журнал с фотографией Красной площади.
В приемной остался сопровождавший митрополита пожилой священник. Он сел рядом со мной, посмотрел на журнал, потом на меня.