Время от времени луч прожектора ложился на море, и тогда вспыхивала крупная седая волна. Казалось, что вся снежная масса устремляется к этой узкой, но такой желанной полосе света…
— Товарищ генерал, — сказал начальник заставы, — товарищ генерал, прошу вас зайти в помещение. Неизвестно, когда придет сторожевик…
— Товарищ генерал, — повторил начальник заставы, — прошу вас в помещение. Дело не скорое. В такой шторм кораблю трудно пришвартоваться.
— Хорошо, — сказал Котельников. — Пойдемте… По прибытии судна нарушителя тотчас доставьте ко мне.
В канцелярии начальника заставы только что протопили печку, и было жарко.
Котельников снял шинель, повесил в шкаф, затем, сняв папаху, стряхнул с нее снег и положил на стол. Все это он делал не спеша, молча, занятый своими мыслями. Сев за стол, генерал жестом пригласил сесть начальника заставы, молодого офицера с открытым, приветливым лицом, так сильно затянутого в талии ремнем, что казалось удивительным, как это ему удается сохранять приветливое выражение.
Генерал молчал, а старший лейтенант Фокин то и дело поглядывал на него, словно приглашая начать разговор.
— Напористый господин, — сказал Котельников.
— Нахальный, — согласился Фокин, — в шторм пошел: знал, куда идти… Наверное, очень нужно!
— Вероятно, — без тени улыбки ответил Котельников.
В то, что границу нарушили случайно, генерал не верил. Только очень искусный, натренированный разведчик мог отважиться пуститься в такое плавание. Начальник заставы прав: чем хуже погода, тем лучше для врага.
Генерал подошел к окну, отогнул штору и, прищурившись, посмотрел в непроглядную темень. В это время луч прожектора упал на море, и Котельников увидел зарывшийся в волны сторожевик, отчаянный наклон мачты. Снежный вихрь налетел на сторожевик, прожектор погас.
— Разрешите идти? — спросил Фокин.
— Выполняйте!..
Через несколько минут в канцелярию вошел командир сторожевика капитан-лейтенант Пригонько, мужчина лет тридцати пяти с бакенбардами, одетый в черный клеенчатый плащ.
— Товарищ, генерал, докладывает капитан-лейтенант…
— Да, да, — сказал Котельников нетерпеливо. — Рассказывайте, как было дело.
Пригонько был неважным рассказчиком, за что и получил от своих товарищей-моряков, понимающих толк в этом деле, прозвище “сухарь”. Пригонько знал свое неумение “излагать в красках” и особенно этим не тяготился, но сейчас, перед генералом, после ответственного и удачного похода ему хотелось блеснуть.
Начал он, как ему показалось, неплохо: “Шторм захватил нас в открытом море. Волны подбрасывали корабль, как спичечную коробку. Мы шли с потушенными огнями. Внезапно сквозь ночную темноту…” Но тут Пригонько заметил удивленный взгляд генерала, сбился и, смутившись, продолжал уже в обычном для себя тоне. Он указал координаты, где впервые был замечен нарушитель. Обнаружил моторную лодку мичман Афанасьев. Было сделано предупреждение, но моторка, не убавив хода, продолжала идти по направлению к нашему берегу. Тогда пограничники вынудили нарушителя остановиться. При этом отличились офицеры Палей и Котельников и рядовые Яковлев и Мелентьев. Когда нарушителя доставили на корабль, он показал, что является иностранным подданным, якобы из-за шторма потерял ориентировку и случайно очутился в территориальных водах Советского Союза. Благодарил за спасение и просил отправить на родину… Предъявил документы на имя иностранного подданного Уилки Джорджа, — закончил Пригонько, передавая документ генералу.
Котельников без всякого интереса перелистал его.
— Оружия и других бумаг не обнаружено, — добавил Пригонько. — Есть основания полагать, что нарушитель, находясь в безвыходном положении, выбросил их в море.
— Основания?.. Какие? — спросил Котельников.
— Матрос Асланов слышал…
— При таком-то шторме… товарищ Пригонько, — укоризненно сказал Котельников.
— Очень просто, товарищ генерал. Море с утра шумит, уши привыкли. А тут шум другой, можно услышать…
Котельников покачал головой.
— Сомнительная догадка, товарищ Пригонько…
— В кармане брюк нарушителя обнаружена пачка “Казбека”, — продолжал командир корабля.
Котельников внимательно осмотрел папиросную коробку.
— Догадка ваша, по всей вероятности, правильная, товарищ Пригонько, иностранный документ сохранен, а фальшивый советский выброшен в море. На каком языке говорит нарушитель?
— На английском, французском, немецком, шведском.
— Э-э! Да он полиглот! А как насчет русского языка?
— Никак нет, товарищ генерал, русского языка не знает.
— Вот как! Это ошибка с его стороны. Как вы полагаете, товарищ Пригонько?
— Совершенно правильно, товарищ генерал, ошибка…
— Нарушитель просил у вас закурить?
— Так точно, просил, товарищ генерал, когда подошли к берегу. “Казбек” я ему не дал. Предложил “Самородок”.
— И что же? Он не потребовал свой “Казбек”?
— Никак нет, товарищ генерал. Заявил, что “Самородок” ему еще больше “Казбека” нравится.
— Господин со вкусом… — заметил Котельников, ногтем вскрывая пачку. Не торопясь, он стал рассматривать каждую папиросу в отдельности, осторожно, чтобы не испортить гильзы, вытряхивал табак. — Ну вот… — сказал он с видимым удовлетворением. — Посмотрите, товарищ Пригонько: на гильзе проступают столбики цифр?
— Ясно вижу, товарищ генерал. Семь, девять, восемь, четыре… С поличным… — сказал Пригонько, с восхищением глядя на генерала.
— С поличным? — лицо Котельникова было озабоченным. — Пока что это только цифры, товарищ Пригонько. Только цифры — и ничего больше.
В дверь постучали.
— Войдите, — разрешил Котельников.
— Привели нарушителя, товарищ генерал.
— Давайте его сюда.
Едва только нарушитель переступил порог, как сразу же обратился к генералу с шумной и многословной речью. Переводчик повторял за ним каждую фразу.
Во всем виноват шторм. Именно он сыграл злую шутку с любителем рыбной ловли и прогулок на моторной лодке. Да еще этот проклятый снег. Как тут не сбиться с курса. Советские моряки действовали отважно… О! Очень отважно…
Котельников, чуть склонив голову, слушал переводчика, разглядывая нарушителя.
Это был далеко не старый человек, но уже лысый, с лицом, на первый взгляд неприметным. Неясного цвета глаза. Нечисто выбритые щеки. Черты лица соразмерны, но в них нет ничего примечательного. Казалось, природа еще при рождении этого человека резинкой стерла с его лица все характерное, запоминающееся. Да и в дальнейшем, видно, резинка не раз гуляла по этому лицу, тщательно удаляя следы душевной работы.
— Почему на вас пальто наподобие тех, что нынче осенью продавались в центральном универмаге Мосторга? — неожиданно спросил генерал.
Нарушитель засмеялся: он никогда в жизни не слышал о таком универмаге.
— Моз-тор… — повторил он, коверкая слова. — Пальто приобретено в магазине “Мечта джентльмена”.
— И там же вы приобрели брюки галифе?
— Что это значит?
— Отвечайте на вопрос.
— Да, в том же магазине, — сказал нарушитель, пожав плечами.
— И сапоги?
— Не помню, право…
— Отметьте в протоколе, что нарушитель не помнит, где он купил русские сапоги, — обернулся генерал к начальнику заставы.
— Нет, почему же, — выслушав перевод, сказал нарушитель, — сапоги подарил мне председатель нашего яхт-клуба. Они непромокаемые…
— Председатель вашего яхт-клуба подарил вам и эти папиросы? — указал генерал на пачку “Казбека”.
— Нет, — ответил нарушитель. — Папиросы куплены в киоске.
— В Москве? — равнодушно спросил Котельников.
— Кажется, генерал принимает меня за советского русского? Но я не советский русский…
— Не сомневаюсь в этом! — все с тем же равнодушием сказал Котельников.
— Моя фамилия Джордж. Уилки Джордж. Я прошу поскорее связаться с консульством моей страны и объяснить мое положение. Вам подтвердят мое имя и… и то, что на моей родине курят советские табаки.