Реакция должна была бы быть мгновенной. А разве мы были не готовы к тому, что она встанет на защиту Чарустина вопреки показаниям Фишера? Это диктовала логика. Скорее всего, она ждала от нас удивления или протеста. Ни того, ни другого не последовало.
Я резко возвратил ход допроса назад к ее отцу. Я просил ее уточнить: когда он исчез, при каких обстоятельствах, почему он исчез?
Нет, ее положительно несло, она торопилась, и от моего вопроса просто отмахнулась.
— Скажите, господин следователь, вы же открытый и откровенный представитель той идеологии, с которой боролся мой отец...
— Какой отец? — перебил я ее.
— И тот, о котором вы мне сказали, и тот отец, с которым я выросла! Вы представитель той идеологии, с которой борется мой брат! С которой я готова была бороться... Против которой поднялись все те, кто меня окружал с детства. Скажите мне: что вы в конечном счете предлагаете? Уберите все детали, все подробности, вернитесь к библейской мудрости, к библейской простоте, к категориям самым общим и самым доступным! Что вы предлагаете для этого холодного и мрачного мира?
— Свобода, равенство, братство...
— Это известно... Еще Библия утверждала, что не хлебом единым жив человек! Ну, а как же быть с хлебом? Христос взял буханку хлеба и разделил ее на пять тысяч человек. Но это же сказка! Да и сказка для ленивых! Для тех, кто ждет с неба манны! А вы хотите одним хлебом, одним куском хлеба напитать миллионы. Что стоит в основе такого равенства? При нем все остаются нищими! А если один захватил себе три доли из вашей подачки, вы его тут же забрасываете камнями! А я не хочу быть нищей! Я не хочу, чтобы в меня кидали камни! Что я должна сделать? Вооружиться камнями и закидывать тех, кто опасен? «Только в силе лежит право!» Вот что я вычитала в своей настольной книге. Кратко и точно!
— И что же из этого следует? — спросил я.
— Немцам оставили мало земли, мы не успели вовремя к всеобщему дележу пирога. Значит, должна быть употреблена сила!
— Трижды на протяжении последних ста лет была употреблена сила, и чем это закончилось?
— Значит, не достало силы!
— А если ее и опять не достанет?
— Тогда никому! Ни нам, так и никому другому!
Я извлек из папки документ о Фишере и подал его Гертруде. Она прочла вслух начиная со штампа. Повертела в руках и небрежно отодвинула.
— Я где-то читала, господин следователь, что в Индии ежедневно умирают с голода более двух тысяч человек. Какой же там палач орудует?
— Если хотите, все тот же — Фишер!
— Вот мы и объяснились! Вас, конечно, не устраивает моя идеология?
— Вы довольно точно все изложили... Но мы еще не имели времени взвесить основательности ваших суждений. Вы оговорились, что обронили знамя.
— Сама я его не обронила бы! Его выбил у меня из рук Чарустин.
— Какие доводы нашел Чарустин?
— Рассказывать долго и трудно! Если вас это интересует, я изложу все на бумаге.
12
Из показаний Гертруды Ламердинг:
«...Мне было семнадцать лет, когда я была принята в НДП. Вступая в новую партию возрождения Германии, я дала твердое слово не отказываться ни от каких партийных поручений ради общей великой цели.
Я распространяла партийную литературу в среде своих знакомых, собирала средства на партию. Когда я начала работать переводчицей, меня просили сообщать об иностранцах, приезжавших в ФРГ. Особый интерес вызывали приезжающие из социалистических стран: из Советского Союза, из Чехословакии, из Польши и Болгарии.
Когда меня направили переводчицей к инженеру Чарустину, мне намекнули, что я не должна стесняться в средствах, чтобы завоевать его доверие.
Меня связали с Эккелем, на него тоже возлагались кое-какие задачи, связанные с пребыванием в нашей стране советского инженера.
Инженер Чарустин оказался обворожительным человеком. Он интересовался музеями, книгами, нашей стариной и историей. В технике я ему не могла быть консультантом, там мои возможности не простирались далее перевода.
Я видела, что параллельно со мной кто-то тоже работает над инженером Чарустиным. Так, на заводе, куда он прибыл, его встретил глава фирмы. Ему делали очень ценные подарки. Я могу их перечислить, ибо Эккель попросил меня проследить, как распорядится своими подарками господин Чарустин. Ему были подарены магнитофон, транзисторный радиоприемник и еще какие-то мелочи.
Наутро, после посещения завода, я пришла к нему. Все подарки стояли на столе.
Он их упаковал при мне в чемодан, и мы по дороге на фирму заехали в советское торговое представительство.
Когда я рассказала об этом Эккелю, он был очень раздосадован:
— Маньяк! Он же никогда не сможет приобрести что-нибудь подобное! Не может быть, чтобы его не взволновали эти вещи. Надо помочь ему их купить...