— И что же потом?
— Я все больше и больше думал о том самом хуторе. Там, казалось, должны завершиться мои поиски. В июле взял отпуск, сел в поезд. Доехал до узловой станции, названной в письме Гущина, пересел на местный поезд, или «рабочий», как его называют. Он тащил меня еще часа четыре. Потом от разъезда я добирался попутными машинами и пешком — по проселку, лесными тропами. В общем, обошел за две недели больше десятка деревень. И ни в одной из них не помнили боя с немецкими танками, в котором бы участвовал генерал в брезентовом плаще поверх гимнастерки... Так и вернулся домой ни с чем.
— Куда же девался тот хутор, Иван Тимофеевич?
— Хутор-то? — Воронец усмехнулся невесело. — Нашел я его все-таки. Да что толку...
Он с минуту молча курил, жадно затягиваясь. Потом как-то нехотя, без прежнего воодушевления заговорил:
— Как только я приехал в Минск, домой, решил написать Гущину: не напутал ли он чего из-за давности лет? Так и вышло! Оказывается, от железнодорожного разъезда, где я сходил с поезда, надо было идти в другую сторону.
— И снова поехали туда?
— Не сразу. Весной я шибко простудился в рейсе. Открылась старая рана. Кость на ноге загноилась. Больше двух годов, можно сказать, полуинвалидом был. И лишь нынешним летом, как только подошел отпуск, опять двинулся тот хутор искать.
— И долго на сей раз искали?
— Сразу нашел. В первый же день приезда в район. Домов двенадцать, все как один новые, после войны срубленные, стоят на пригорке, зажатые с двух сторон лесом. — Воронец чуть помедлил. — В общей сложности пробыл я в районе одиннадцать дней. За это время нашел одну старуху, которая мне такое брякнула, что весь мой поиск, считай, насмарку.
— Что же она вам сказала?
— Говорит, что действительно был там, поблизости от них, где-то у Кривого оврага, бой с немецкими танками. Помнит она его. И генерала в брезентовом плаще тоже помнит... Так вот, этот генерал, по ее словам, в плен к немцам попал.
— Захватили его или как?
— Этого она не знает, не видела. А вот, говорит, сын ее должен знать, он все видел.
— Ну, а сын что?
— С ним я не мог встретиться. Он в армии служит. Адресок взял у старухи.
— Н-да, — задумчиво протянул Дружинин. — Выходит, могилы генерала Мишутина, которую вы искали, на нашей земле нет.
— Вы так считаете?!
— Факты об этом говорят, Иван Тимофеевич.
— «Факты», «факты»!.. — с неожиданной резкостью произнес Воронец.
Дружинин удивленно вскинул свою крупную голову, коротко стриженную бобриком, потом, как бы не заметив происшедшей вспышки, негромко спросил:
— Ну, а сами-то вы на этот счет что думаете?
— Не верится мне в эти факты, вот что. — Воронец уже овладел собой, говорил спокойно. — Мне кажется, тут какая-то путаница... Буду дальше искать!
Дружинин остановил на нем внимательный взгляд, улыбнулся:
— Сдается мне, что у вас есть какая-то ниточка?
— Угадали, Николай Васильевич, — сказал Воронец, как-то сразу повеселев. — Имеется одно соображение. Как только свободное время выпадет, поеду на место.
— И далеко?
— По соседству с районом, в котором я искал.
— Что же вас влечет туда?
— Тут вот какое дело. Когда я вчера уходил с хутора, мне на выгоне встретился один мужик, немолодой уже, попросил закурить. Разговорились. Я ему и скажи про старуху, которая будто бы знала, что генерала в плаще в плен взяли. Мужик почесал бороду и говорит: «Брешет она, твоя старуха! Никакой это был не генерал. В тот раз немцы захватили агронома Генералова — из совхоза, что в соседнем районе. Кто-то донес о его связи с партизанами. А вот, говорит, командовал этими партизанами в лесу за Холодным ручьем действительно генерал, какой-то большой командир Советской Армии». Я мужику вопрос: «Что за командир, как его фамилия?» Отвечает: «Это мне неведомо. Об этом надо у районных властей справиться».
— Ну и как, справлялись у властей?
— Некогда уже. Отпуск кончился. Приеду домой — письмо пошлю.
Они помолчали. За окном прогрохотал встречный поезд. Когда все стихло, Дружинин спросил:
— Иван Тимофеевич, насколько я понял, вы войну начали вместе с Мишутиным?
— Правильно поняли.
— А что же вас разлучило?