— Ну, а откуда они кусают нас теперь, после войны? — спросил Воронец.
— Когда фашисты были разгромлены, главари НТС бежали в Западную Германию, установили связь с американской и английской разведками, а несколько позже и с разведкой ФРГ. Надо сказать, что на территории Западной Германии кроме НТС нашли приют и некоторые другие эмигрантские организации — я имею в виду выходцев из стран Восточной Европы: изменники Родины, контрреволюционеры, бежавшие от гнева своих народов, те, что во время войны сотрудничали с гитлеровцами.
— А почему Аденауэр терпит их у себя?
— Хм, терпит! Не только терпит, но и субсидирует их, предоставляет им помещения, типографии, радиостанции. Все это делается, конечно, не во имя каких-то благотворительных целей. Эти эмигрантские организации помогают боннским реваншистам в ведении холодной войны против социалистических стран. А главное, они активно используются западногерманской и другими капиталистическими разведками.
— Непонятно. Разве у этих разведок не хватает своих людей, собственных кадров?
— Это не так просто. Обучить немца, англичанина или американца языку чужой страны, воспитать в нем навыки и обычаи чужого народа, дать ему знания деталей быта, без чего не может успешно действовать агент, — все это очень сложно. А главное — долго. Очень долго. А дело не терпит. Как же быть? Использовать выходцев из этих стран — их нужно лишь обучить технике шпионского дела. Это гораздо проще, быстрей и дешевле.
— Да-а, — покачал головой Воронец. — Выходит, этот Пауль Мишутин и есть один из тех, кого не надо обучать, — готовый подлец.
— Выходит, так...
Дружинин не договорил. Отворилась дверь, и в комнату грузно вошел начальник отдела.
— Знакомьтесь, Илья Кириллович. — Дружинин привстал из-за стола. — Тот самый товарищ Воронец.
— Очень рад. — Полковник протянул Воронцу руку, с откровенным интересом оглядел его с головы до ног. — Премного о вас наслышан.
Поговорив с Воронцом о его московских впечатлениях, Илья Кириллович начал задавать вопросы о Мишутине: что это был за человек по натуре, воспитанию, привычкам, образу жизни? Насколько близко Воронец знал его? А в заключение спросил:
— Иван Тимофеевич, а что, по-вашему, могло толкнуть Мишутина на подобный шаг?
— В каком смысле?
— Вообще. Грехов у него немало: в войну служба в РОА и, вероятно, связь с НТС, в настоящее время — активная антисоветская деятельность в одном из органов иностранной разведки.
— Да, грехов хоть отбавляй, — сказал Воронец. — Только меня сомнение берет: тот ли это Мишутин?
— Сомнение? Что ж, сомнение делу не помеха. На то и поиск ведется, чтобы выяснить, что к чему. А предполагать, взвешивать все «за» и «против» — необходимо. — Илья Кириллович чуть помедлил. — Вчера мы с Николаем Васильевичем долго над этим голову ломали. Прикидывали и так, и эдак. Мы не знаем истинных обстоятельств пленения Мишутина, но у нас есть основания поставить такой вопрос: что могло побудить генерала к измене Родине, когда он оказался во вражеском плену? Разумеется, ответить на этот вопрос определенно, с точностью мы сейчас не в состоянии. Но строить предположение, исходя из известных нам фактов, можем и должны.
— Факты, конечно, некрасивые, — заметил Воронец.
— Может, все делю в обиде за раскулаченного брата? — спросил Илья Кириллович. — Или повлияло происхождение? А возможно, и то и другое вместе?
— Вы сказали «происхождение». Это как понимать?
— Мишутин же из семьи священника.
— Сын попа? — Воронец удивленно пожал квадратными плечами.
— Вы разве не знали? — спросил Дружинин.
— Впервые слышу.
С минуту молчали. Потом Илья Кириллович, повернувшись в кресле к Дружинину, тихо, как бы размышляя вслух, заговорил:
— А не допускаем ли мы ошибки, когда в подобных случаях обязательно пытаемся найти связь социальных и личных мотивов как основу преступления?
— Но ведь выявлением подобной связи мы не ограничиваемся, — сказал Дружинин.
— Однако вольно или невольно зачастую отдаем ей предпочтение.
— Видимо, такой подход к оценке явлений не случаен. Скорее всего, он подсказан самой жизнью, практикой.
— Но практика знает примеры и другого рода. Как ни крути, человек прежде всего человек. Биологическая особь со всеми ее природными свойствами. На психику человека можно оказывать то или иное давление и тем изменять ее в желательную сторону. Наконец, человека можно принудить к определенным действиям, сломив его физически... В гестапо это умели делать.