Все инструкторы жили в небольшом домике на усадьбе, обнесенной забором из колючей проволоки. Тут же, сразу от забора, начинался учебный плац, а за ним аэродром, на котором стояло несколько транспортных самолетов без опознавательных знаков. Ночные погрузки с полной боевой выкладкой, а затем затяжные прыжки на парашютах с большой высоты являлись одним из важных элементов подготовки курсантов. Кроме этого, они изучали тактику уличных боев в условиях многонаселенного города, способы определения наиболее уязвимых мест на промышленных предприятиях с целью совершения там диверсий. Отрабатывали правила пользования бикфордовым шнуром, толовыми шашками, электрической подрывной машинкой. Будущим диверсантам демонстрировался специальный кинофильм о технике поджога промышленных и жилых зданий.
Руководил всем этим обучением полковник Мальт, который регулярно два раза в неделю приезжал в Графенвер, чтобы проверить, как его подопечные усваивают ремесло разрушения и убийств из-за угла. В каждый свой приезд он инспектировал одну группу. Он давал общую вводную и, заложив руки за спину, с застывшей иронически-желчной усмешкой на худощавом лице нездорового оливкового цвета по очереди выслушивал ответы курсантов. Затем, сделав краткий разбор занятий, садился в свой черный «оппель» и уезжал в Мюнхен.
Между наездами Мальта в Графенвер всеми делами на учебной базе ведал капитан Холлидз. Сологубов, живший с ним в одной комнате, несколько раз пытался выспросить у него о причинах непонятной спешки, изнуряющей интенсивности, с которой проводилась подготовка агентов. Но флегматичный верзила, по нескольку раз на день «взбадривавший» себя крепчайшим коньяком, вместо того чтобы ответить на вопрос, начинал поносить последними словами свое начальство, по милости которого ему приходится мокнуть под дождем в этой баварской дыре, обучая каких-то подонков из мадьярских эмигрантов. Холлидз или не хотел говорить о цели скоропалительной подготовки диверсантов, или ничего толком не знал сам, что было вернее всего. Так Сологубов и оставался в неведении до самого своего возвращения в конце сентября в Мюнхен.
Оказавшись в привычной обстановке, он решил продолжить прерванное командировкой в Графенвер изучение прошлой жизни Мальта через Рут Смиргиц. Петр опять начал часто встречаться с ней, почти все вечера они проводили вместе.
Сложные завязались у них отношения. Сологубов понимал, что нравится Рут, да она и сама не раз говорила ему об этом. Он, в свою очередь, тоже был к ней неравнодушен. Но иногда ловил себя на горькой, отрезвляющей мысли: эта женщина по существу его недруг, чтобы не сказать — враг, она, наверное, приставлена следить за ним, изучать его поведение, фиксировать разговоры, взвешивая каждое сказанное им слово.
И в то же время донимали сомнения: а так ли все это? Ведь Рут хорошо к нему относилась, была заботлива, мила, комично-ласково именовала его «Пэтрусь» — на белорусский лад, только с ударением на первом слоге. Когда он бывал у нее дома, Рут, как добрая, гостеприимная хозяйка, старалась упредить каждое его желание. Не избалованному домашней заботой, немолодому уже холостяку было приятно ощущать это внимание и окружавший его уют.
В такие минуты Сологубову не хотелось плохо думать о ней. Он старался не вспоминать ни о предупреждении Кантемирова («Будь осторожен с этой красоткой!»), ни о своих былых подозрениях насчет коварного любопытства Смиргиц к некоторым моментам его биографии. А если и вспоминал, то с осуждением собственной профессиональной настороженности: «Стоит ли изводить себя напрасной подозрительностью? Не может быть, чтобы Рут была чем-то вроде подсадной утки»...
Как-то в четверг, после службы, Сологубов позвонил Смиргиц домой: нельзя ли сейчас приехать к ней?
— Лучше, Пэтрусь, завтра, — сказала она. — Я плохо себя чувствую, хочу пораньше лечь спать.
Он пожелал ей спокойной ночи и поехал к портному: давно собирался, да все недосуг. А от портного вздумал опять позвонить Рут.
Но она к телефону не подошла. Легла спать? Едва ли: было без четверти восемь. Скорее всего, вышла в аптеку купить себе лекарства. Потом Сологубов отверг и это предположение, вспомнив некоторую растерянность Смиргиц и какую-то неестественность, фальшь в ее голосе, которая ощущалась даже в разговоре по телефону. Она куда-то спешила. Но куда?!