Можно было считать, что нам повезло. Кивнул я Тане: подойти и попрощаться нельзя было, и мы пошли за нашей хозяйкой. Она ни слова по-русски, а мы ни слова по-немецки. Знала она только слово «карош» и твердила его беспрестанно. Хвалилась, должно быть, что она «хорошая», что нам у нее хорошо будет. Хуже, чем нам было в холодном вагоне под пломбой, трудно придумать...
Немка посадила нас в небольшой грузовичок, сама села за руль. Выехали на дорогу. Ехали быстро, не трясло, дорога асфальтом покрыта. Петляли, петляли, наконец приехали в какой-то хутор. Теперь мы поняли, что немка-фермерша купила нас для работы в своем хозяйстве. Ну а работа на земле матери моей была не внове, да и я разумел по крестьянству. А тут еще и наставник, русский батрак.
— Василий Васильевич, — представился он матери. — Из деревни Гнутки, где стоят собачьи будки... А вы откель?
Я сразу почувствовал, что он не понравился матери. Она поджала губы и, не глядя на него, мрачно ответила:
— И мы оттель!
Василий Васильевич — круглолицый, русый, нестарый человек, тогда ему было под тридцать. Отрастил козлиную рыжую бородку. Щеки пушком заволокло. Розовая, прозрачная была у него кожа, как у молочного поросеночка. Глаза спокойные.
— Мне есть резон темнить, а тебе, мать, темнить нечего... Ты не военнопленная, могла бы и объявиться, а мне понятнее станет, куда нынче немец достиг...
Повернулся ко мне.
— А ты, оголец, как сюда залетел? За мамкину юбку крепко держался? Чего же ты в лес не убег? К партизанам?
— Не успел! — ответил я сдержанно.
Но мать тут же поспешила исправить мою ошибку:
— У нас и не было никаких партизан... Под городом жили. Лес насквозь прозрачный.
— Под городом? — насторожился Василий Васильевич.
Мать вздохнула. Скрывать действительно было нечего.
— Из-под Калуги мы...
— Вон на! — протянул Василий Васильевич. — Совсем мы не земляки. От мужа получила похоронную?
— Похоронную? Нет, не получала!
— Стало быть, как и я, бедолага, числится в пропавших без вести...
— Это почему же числится? — взволновалась мать. — Ничего я от него не получала.
— Когда на фронт ушел?
— Его еще в мае призвали.
— Значит, в деле с первого дня, — определил Василий Васильевич. — А ежели с первого дня, то или убит, или в плену... Другого исхода нет... Но ты не горюй. Хозяйка у нас баба добрая, но строгая. Работу требует в аккурате. Ежели угодишь, хорошо будет.
— Василий Васильевич, что-то у вас не сходится! — остановила его мать. — Что же, все, что ли, в плен попали?
— Говорю, значит, знаю... Или убит, или в плену!
Мать не сдавалась:
— Проходили мимо нас войска... Спрашивала... Видела и таких, что от самой границы отступали... Дрались в отступлении...
Василий Васильевич сделал страшные глаза и приложил палец к губам.
— Передам я тебе, мать, сейчас первую науку. То, что ты сейчас мне сказала, выброси из головы и забудь. Беды я тебе не желаю, потому как ты здесь человек новый и не огляделась... Фюрер!.. — При слове «фюрер» голос у Василия Васильевича, мягкий и даже бархатистый, зазвенел железом. — Фюрер сказал, что Красная Армия разбита и больше не существует... Коли так сказал фюрер, так тому и быть... Это запомни...
— Ладно, запомнила... Дальше что?
— Из деревни? Крестьянскую работу знаешь?
— Знаю...
— Так вот, все, чему ты там научилась, наплевать и забыть! Здесь другая нужна работа, не колхозная!
— А ты сам-то работал в колхозе? Что-то непохоже, как я на твои руки погляжу.
Василий Васильевич недовольно передернулся.
— Чем тебе мои руки не приглянулись?
— Без мозолей. Никогда ты допрежь не держал ни вил, ни чапыг!
— Не держал! А я разве скрываю? Или в колхозники напрашивался? Я, милочка моя, к конторской, к чистой работе с малых лет способности приобрел! Счетное дело умею вести... Тут заново науку освоил! Вот и хочу тебя упредить! Здесь работа с зари и до зари...
— Зарей меня не пугай, мы на пуховиках не отлеживались...
— Ты меня не перебивай! Не со зла советую, для твоей же жизни! С зари и до зари, рабочих часов не считаем! Это раз! Чистота! К тебе небось в коровник надо было в сапогах лезть! Здесь в коровник хозяйка заходит в белом халате. И еще платочек у нее белый в кармане. Тронет ясли, проведет по загородке. Если на белом грязь, то держись. По щекам схлопочешь Она еще добрая, другая сразу в шахту сдаст! Подойники мыть с мылом и горячей водой. Полы скоблить... И тоже с мылом! Навоз выгрести — моя забота, а твоя — все подчистить.
— Слыхивала: немец на обушке хлеб молотит!
— Было! На обушке молотил, а теперь ему все державы покорились и земли невпроворот! Тебе и на обушке не достанется!