— Вы ко мне? — удивленно спросила она своим почти мужским баритоном, глядя на него сверху вниз.
— Именно к вам.
— Но я вас не знаю... — Она пожала плечами. — Впрочем, заходите, не через порог же разговаривать...
Она провела его на кухню, которая не блистала чистотой и была насквозь пропитана запахом кофе. Показав ему на старенький венский стул, взяла из лежавшей на столе пачки «Беломора» папиросу, чиркнула спичкой, закурила и сказала:
— Что же вы молчите? Вас Борис Петрович прислал или кто?
— Какой Борис Петрович? — Он сел, поставив портфель между ног.
Домна Поликарповна показала папиросой на пол.
— Ну, сосед мой снизу... Вы по поводу жилья?
Человек с «Одиссея» улыбнулся.
— Да, квартира мне нужна, но прислал меня к вам не Борис Петрович. Я из очень далеких краев, Домна Поликарповна.
— Загадки какие-то! — раздраженно сказала она. — Послушайте, довольно кокетничать, мне не семнадцать лет. Если вы хотите снять комнату — пожалуйста! А рассусоливать тут нечего.
— Вы бы присели, а то как-то неудобно — я сижу, вы стоите, — сказал он. — Можно, я тоже закурю?
— Ради бога! — Она села на стул по другую сторону стола. — Так в чем дело?
— Видите ли, Домна Поликарповна, как бы вам объяснить... — Он мялся, но делал это рассчитанно.
— Слушайте, молодой человек, не морочьте мне голову. Говорите прямо, кто вы и что вам нужно. — Она начинала сердиться, но голоса не повышала, как будто бы они с самого начала договорились не кричать. Со стороны их можно было бы принять за людей, которые только для посторонних хотят казаться взаимно недоброжелательными, а на самом деле испытывают друг к другу глубокую симпатию.
— Домна Поликарповна, я вас так хорошо знаю, вернее, вашу биографию, что вы сейчас удивитесь.
— Ну-ну! — подбодрила она его, сделав затяжку и пустив к потолку столб дыма.
— Вы ведь перед войной работали в германском посольстве.
Она не стала хвататься за сердце и не побежала в комнату за валерьянкой, как он ожидал. Она смотрела на него широко открытыми серыми глазами из-под густых черных бровей, а ему казалось, что она смотрит сквозь него. Ему даже страшновато стало от задумчивого взгляда этих больших и, по всей вероятности, немало повидавших глаз. В ее голове шла какая-то сложная работа, а он молчал, не зная, что говорить дальше...
Она заговорила сама.
— Вы слишком молоды, вам ведь не более тридцати пяти...
— Тридцать шесть, — уточнил он.
— Все равно, вы не могли знать меня тогда. Здесь об этом никто не знает тоже... Откуда вам известно?
— Это не имеет значения, вы не бойтесь...
— Я и не боюсь. — Она усмехнулась. — Насколько понимаю, бояться скорее надо вам.
— Вы ведь на оккупированной территории были.
— Ну, об этом я и в анкетах писала.
Нет, она действительно не была напугана. Может быть, чуточку нервничала. Ему нравилась выдержка этой пожилой женщины.
— Но вы ведь не писали в анкетах, что сотрудничали с оккупационными властями?
— Нет, разумеется, — спокойно сказала она. — Но давайте лучше начистоту. Вы сюда явились не для того, чтобы меня шантажировать, не правда ли?
— Это, конечно, не шантаж.
— И раз вы пришли ко мне, значит, вы меня не боитесь?
— Я привез вам привет от Веры Александровны.
Это был уже пароль, и она произнесла отзыв почти торжественно:
— Вы давно ее видели?
— Неделю назад.
Домна Поликарповна вздохнула.
— Вам действительно нужна квартира?
— Да.
— Комната у меня свободна. Что вам еще необходимо?
— Ваш совет.
— Пожалуйста...
— За кого я должен себя выдавать? За вашего племянника?
— Зачем? — удивилась она. — Я постоянно сдаю эту комнату, совершенно официально. Все это знают. Два месяца назад съехал последний жилец, завербовался на Север...
Он задумался на секунду и сказал:
— Мне удобнее было бы объяснять соседям, почему перебрался сюда, если бы вы были моей теткой.
Домна Поликарповна отрицательно покачала головой.
— Это отпадает. Я живу здесь пятнадцать лет, и решительно каждой собаке известно, что нигде никаких родственников у меня нет. И это правда. Да и зачем вам кому-то что-то объяснять? Каждый живет там, где ему нравится, чего ж тут оправдываться?
— Тогда как же я к вам попал?
Казалось, у нее на все был готов разумный ответ уже заранее.
— Очень просто: познакомились сегодня в кафе.
— «Момент»?
— Нет, оно называется «Снежинка». Я им печатаю на машинке меню.
— Вы работаете машинисткой?
— Вообще-то давно на пенсии. Но у меня есть машинка, старенькая правда, и я подрабатываю иногда.
— А кто ваши соседи? Кто такой Борис Петрович?
— Он работает в горжилуправлении бухгалтером. Серьезный человек, большая семья. Я его детей, можно сказать, вынянчила. У него есть телефон. В первой квартире старик со старухой, пенсионеры. Во второй — молодая пара, малыш у них. В общем, живем дружно.
— Прописаться трудно будет?
— Вы же собираетесь устраиваться на работу?
— Конечно.
— Тогда это не сложно. Все, кто у меня жил, прописывались без задержки. Документы у вас в порядке?
Он почувствовал, что после семи дней неимоверного напряжения обрел под этой крышей настоящую тихую пристань. Последних ее слов он не слышал — так подействовала на него разрядка. Ей пришлось повторить вопрос:
— Я говорю, паспорт у вас в порядке?
— А? Да, все нормально — и паспорт, и военный билет, и трудовая книжка.
— Покажите.
Он достал и протянул ей паспорт. Она откинула корочку, прочла: «Уткин Владимир Иванович»...
Тут надо сказать, что перед последним «голосованием» на дороге, перед тем как сесть в колхозный грузовик, человек с «Одиссея» совершил небольшую прогулку в березовую рощу, через нее вышел на берег пруда, а по пути насобирал сухих палых веток, из которых соорудил маленький костер. Паспорт на имя Жолудева сгорел в нем. И отныне бородач именовался Владимиром Ивановичем Уткиным, 1935 года рождения. Там, где положено быть штампам прописки, значилось, что он выписан из города Свердловска 20 мая сего года. В трудовой книжке последняя запись сообщала, что он уволился с телефонного узла г. Свердловска, где работал в качестве техника, по собственному желанию в связи с переездом на новое местожительство. Короче говоря, если бы положить его документы рядом с документами того Уткина, который жил четыре года в Свердловске, а сейчас переехал в Челябинск, оказалось бы, что они совершенно идентичны. Засылая человека с «Одиссея» в Советский Союз, его шефы предвидели возможность того, что милиция может вдруг проверить его прошлое: откуда прибыл, кем работал и так далее. Маневр того, первого Уткина и его предшествующая безупречная жизнь должны были стать надежной опорой для новоявленного Уткина.
...Домна Поликарповна вернула ему паспорт.
— Очень правильные документы, — похвалила она.
Внизу хлопнула наружная дверь, послышался оживленный говор. И стих после того, как закрылась дверь квартиры.
— Слышимость у вас... — поморщился он.
— Не без этого. Но вы привыкнете. Идемте, я покажу вам комнату. — Она заметила, в каком он состоянии. — Ложитесь-ка спать, вам это необходимо. А об остальном поговорим утром.
Комната была небольшая, метров двенадцать, но квадратная и потому казавшаяся просторной. Раскрытое окно выходило во двор, и на уровне окна шелестела молодыми листьями макушка дерева.
— Когда зацветет, очень хорошо в этой комнатушке, — сказала Домна Поликарповна. — Вы извините, простыни у меня не новые...
Человек с «Одиссея» вновь подивился тому, как восприняла его неожиданное появление эта странная особа. Будто бы к ней по крайней мере раз в месяц звонили в дверь шпионы и она им аккуратно стелила постель, смущаясь только тем, что стираные и крахмаленые простыни в нескольких местах залатаны.
Он поставил портфель в угол за платяной дубовый шкаф.
— Это и всего у вас вещей? — опросила Домна Поликарповна.