— Ах, да, — понимающе кивнула Рут. — Вы мне уже говорили об этом.
И она первой двинулась в сторону многолюдной, шумной площади Штахус с воротами Карлстор. Немного побродив там, они прошли на Ленбахплац, где долго стояли перед фонтаном с искусными фигурами людей и зверей.
Вечером они поужинали в ресторане, откуда в половине двенадцатого Сологубов на такси привез Рут в ее кривой переулок. На прощание она приветливо помахала ему рукой из окна своей квартиры.
В воскресенье Сологубов и Рут тоже весь день были вместе. Опять бродили по городу. Потом смотрели американский кинобоевик.
Когда они вышли из кинотеатра и под руку шли по бульвару, любуясь плавающими на пруду черными лебедями, их увидел Кантемиров. Он, разумеется, к ним не подошел, в этом не было никакой нужды. Но на другой день вечером, заглянув к земляку, чтобы поболтать часок, между прочим предупредил:
— Вы держитесь подальше от этой красотки.
— Это еще почему? — спросил Сологубов.
— Опасная стерва.
— Сам разберусь. Не маленький.
— Ну-ну, глядите.
Больше об этом они не говорили. Сологубов хотел дать понять Кантемирову, что не опасается никакой «подставы», потому что чист перед теми, кому взялся служить и кому служит Рут Смиргиц. Но про себя решил (собственно, это решение созрело в нем еще до разговора с Кантемировым) попристальнее присмотреться к Рут. Ее искусно скрытое любопытство к некоторым моментам его биографии казалось подозрительным. Просто ли тут женское стремление, как можно больше узнать о человеке, к которому неравнодушна, или профессиональное прощупывание в расчете выудить в интимной беседе интересующие сведения? Если Рут причастна к его проверке, специально к нему подставлена, то придется, разумеется, быть с ней осторожнее.
Так рассуждал Сологубов, лежа на койке, пока Кантемиров отлучился на половину Марты. А когда он примерно через час вернулся, Сологубов сразу забыл и о Рут и обо всем, что с нею связано. Кантемиров так ошарашил его неприятным известием об одной находке, что он, сев на кровати, не сразу сообразил, где лежат сигареты, чтобы закурить.
Находка — маленькая полоска синей бумаги. Билет в московский Малый театр с фиолетовым штампом на обороте: 6.IV.55 г. «Волки и овцы».
— А говорили, батенька, в Москве не были, — добродушно усмехнулся Кантемиров, почесывая лысину.
— Где вы это взяли? — хрипло спросил Сологубов.
— Марта нашла, когда чистила ваш пиджак. Билет завалился за порванную подкладку в кармане.
Сологубов наконец разыскал свои сигареты, закурил. Чтобы окончательно овладеть собой, неторопливо прошелся по комнате, с показной беззаботностью попыхивая дымком, заставил себя улыбнуться, даже негромко засмеялся, покачивая головой.
— Надо же! Вот что значит носить вещь с чужого плеча.
Потом он вышел из комнаты. И через минуту вернулся с отутюженным темно-коричневым костюмом в руках, начал выворачивать карманы пиджака, рассматривать дырку в подкладке.
— Я эту пару купил в Челябинске, на толкучке. — Он опять с показным беспечным удивлением покачал головой. — Понимаете, Савва Никитич, стал гладить свой пиджак и прожег. В магазине по размеру не нашел, пришлось ехать на барахолку.
— Бывает... — неопределенно протянул Кантемиров. Было непонятно, поверил он в его объяснение или нет.
А Сологубову надо было, чтобы он поверил. Театральный билет действительно принадлежал ему. В Москве Сологубов смотрел в Малом театре «Волки и овцы». Но при переезде на квартиру к Марте, когда Кантемиров поинтересовался, как поживает Москва-матушка, Петр сказал, что в столице ему побывать не пришлось. Это была вынужденная ложь. На нее Сологубова толкнула одна ошибка, как он теперь считал, допущенная еще на первом, ночном, допросе, который вел Мальт, записывая на магнитофон его рассказ о девятимесячном пребывании в СССР. Мальт то и дело задавал неожиданные вопросы, в частности оказал: «Ну, а как вы проводили свой досуг, будучи в советской столице?» Сологубов понял, к чему клонит Мальт, — он хочет знать, был ли агент 0775 в Москве, а потом начнет выпытывать, что он там делал, зачем ему понадобилось сворачивать с назначенного уральского маршрута. И Сологубов сказал, что в Москве ему быть не довелось... Сказал сгоряча, необдуманно, потому что пребывание в Москве само по себе не могло явиться криминалом для агента «Службы-22», посланного в Советский Союз на сравнительно длительный срок. Сологубов в ту же минуту понял, что таким ответом он невольно сузил рамки своего будущего маневрирования, если в нем позднее возникнет необходимость. А вдруг бы оказалось, что кто-то из агентов «Службы-22» видел его в Москве, где-нибудь на улице, в магазине, когда он покупал себе костюм, или в том же Малом театре? Но слово не воробей, сказанного воротить было нельзя, оставалось одно — впредь придерживаться взятой линии.
И вот этот нелепый случай с театральным билетом. Признаться, он встревожил Петра всерьез. Не так-то уж хорошо ему был известен Кантемиров, чтобы положиться на него. Он, конечно, серьезный человек, но по характеру далеко не твердокаменный, во всем сомневается, без конца взвешивает, когда требуется принять определенное решение. К тому же, любит поболтать, находясь в подпитии. В таких случаях особенно достается боссам из НТС — зол он на них страшно, считает, что это по их вине он запутался и загубил свою жизнь...
И все же нет, едва ли Кантемиров станет болтать о найденном билете где попало!.. Ну, а если не где попало, а в определенном, строго секретном месте? Например, на конспиративной квартире отдела безопасности местной американской контрразведки? Ведь ее осведомителями нашпигованы все звенья «Службы-22». Или Кантемиров не может быть «стукачом»? Человек, отступившийся от своей Родины, от своего народа, едва ли щепетилен в подобных вопросах. И тут, и там — предательство, разница только в масштабах...
Спал в эту ночь Сологубов плохо, часто курил в постели. Курил и думал: обойдется все это или нет? Днем, на свежую голову, еще раз оценил сложившуюся ситуацию. Опасность, несомненно, была. Но, как человек мужественный, он решил, что в конце концов не так уж страшен этот Кантемиров, даже если он и является агентом отдела безопасности. Театральный билет, найденный в кармане чужого пиджака, — улика все же сомнительная.
Его взяли через два дня, ночью. Он проснулся от сильного стука в дверь и понял: это пришли за ним. Понял, наверное, потому, что все время думал об этом, несмотря на свое решение не придавать особого значения истории с злополучным билетом. Сологубов, надев брюки, подошел к двери. Но не успел ее приоткрыть, как она с силой распахнулась и кто-то в мокром от дождя плаще, ослепив ярким светом карманного фонаря, оттолкнул его в сторону.
В комнату вошли трое. Один из них, высокий, сутуловатый, включил люстру, протянул Сологубову раскрытое удостоверение, назвав себя особо уполномоченным специальной службы ФБР.
Сологубов, со сна зябко поеживаясь, долго рассматривал удостоверение, чтобы собраться с духом, овладеть собой, потом нарочито лениво, с зевотой, спросил:
— Что вам от меня требуется?
— Вы арестованы! — сказал уполномоченный ФБР. — Мы должны произвести у вас обыск.
— Забавно, — усмехнулся Сологубов, хотя ему было совсем не до смеха; он почувствовал дрожь в руках и, чтобы скрыть это, сунул руки в карманы брюк. — Может, все же объясните, в чем дело?
Вместо ответа Петр услышал грубое приказание одеться, а когда он это сделал, у него вывернули карманы, ощупали одежду, потом ему надели стальные наручники и посадили на стул посреди комнаты, в которой начался обыск.
Из прихожей ввалились еще два агента, здоровенные, ростом под потолок. Теперь их стало пятеро. Один охранял арестованного, молча покуривая возле него, а остальные, сбросив плащи, переворачивали в комнате все вверх дном, простукивали специальным прибором, отдаленно напоминавшим миноискатель, стены, косяки дверей, подоконники, ящики и ножки стола. Они перелистали все книги на этажерке, у некоторых вспороли корешки переплетов. Перерыли в гардеробе белье, висевшие на плечиках костюмы и пальто, промяли пальцами каждый их шов. Потом топором отодрали плинтусы, внимательно осмотрели щели между стенами и полом.