Бочаров, прижмурив глаза, долго рассматривал фотографию и наконец решительно сказал:
— Нет, мне такого не приходилось видеть.
— А сама его фамилия — Мишурин — тебе ничего не говорит?
— Мишурин? — Головастик раза три прошептал это слово толстыми губами. — Не слыхал.
— Ну, а сходные, похожие на эту фамилии, например, Мишулин, Мишукин или Мишутин?
Бочаров в непривычном умственном усилии закатил под лоб глаза, пытаясь расшевелить свою память, потом отрицательно помотал головой. А минуту спустя, как бы извиняясь перед гостем, что не мог ему помочь, сказал:
— Ведь «остлегион» был не один. Тот, в котором я служил, совсем небольшой, использовался немцами на западном фронте для охраны железной дороги в прифронтовой полосе.
— А инспектировать, проверять вас сверху кто-нибудь приезжал?
— Само собой. Немецкие офицеры приезжали. В «осте» все командиры были из немцев.
— Тебе не приходилось слышать, в разговоре друг с другом немецкие офицеры не упоминали этой фамилии?
— Затруднительно сказать. — Бочаров поскреб щетинистый, давно не бритый подбородок. — Времени-то с тех пор сколько прошло!
Сологубов задал ему еще с десяток вопросов. Но в ответ ничего интересного не услышал, если не считать совета, как разыскать в Западном Берлине двух бывших сослуживцев Головастика по «остлегиону».
На этом их разговор и кончился. Прощаясь, Петр сунул в карман Бочарову лиловый полусотенный билет («Ребятишкам на гостинцы») и вышел из душной комнаты на улицу.
Приехав в отель, он долго не ложился спать, сидел у себя в номере перед раскрытым окном и напряженно думал, по каким направлениям надо теперь действовать, чтобы добиться ощутимых результатов по делу Мальта — Мишутина.
Помня настоятельный наказ Дружинина воздерживаться от активного изучения Мальта до приезда связника из Москвы, Сологубов все это время собирал по крупицам сведения для его словесного портрета. Но, странное дело, чем больше он занимался такой работой, тем меньше у него было ясности в представлении об этом человеке. Данные о внешности, манерах, привычках Мишутина, полученные Сологубовым в Москве, подтверждались на Мальте лишь частично. Было много сомнительного и противоречивого. Разговор с Бочаровым тоже ничего не дал, надежды не оправдались... Что же предпринимать теперь?
Ресторанчик был по-воскресному полон. Гул пьяных голосов в душном, насыщенном запахами кухни воздухе смешивался с пронзительными всхлипываниями саксофонов. На крохотной эстраде, за синеватой кисеей табачного дыма, кривлялась безголосая певичка с полуобнаженным пышным бюстом.
Сологубов прошел к столику в дальнем углу у окна. Романов, не вставая, протянул ему мягкую влажную руку, пригласил сесть. Перед ним стояли четыре кружки с темным пенистым пивом, в тарелке золотисто желтела солоноватая соломка на закуску.
— Угощайтесь, Петр Константинович, — сказал он и тут же в один прием опорожнил свою толстого стекла посудину.
Эта их встреча была не первой. В пятницу Сологубова должен был принять Околович. Но тот неожиданно заболел, и секретарша отвела Петра в кабинет к Романову.
Что собой представляет этот ближайший подручный Околовича, Сологубов немного знал от Кантемирова. Настоящая его фамилия Островский, сын польского шляхтича, подполковника царской и полковника белой армий. В годы Отечественной войны Островский — Романов в оккупированном немцами Днепропетровске редактировал профашистскую газету, был агентом гестапо. После разгрома гитлеровцев бежал в Западную Германию, вступил в контакт с разведкой США, стал ее активным прислужником.
«Этот прохвост, вот увидите, далеко пойдет, — сказал о нем Кантемиров. — Дай срок, и Поремский, и Околович еще будут у него на побегушках. И не потому, что он семи пядей в лбу, нет — это заурядный корыстолюбец. Тут причина другого рода. У Романова есть влиятельный американский покровитель, имеющий прямое отношение к руководству НТС, один из генералов в европейской штаб-квартире ЦРУ С ним Романов сблизился на почве гомосексуализма. Вот этот американский генерал и тянет своего друга сердца в самые верха НТС» [2].
Первая встреча Сологубова с этим человеком, как уже было сказано, состоялась у него в служебном кабинете. Сологубов увидел вышедшего к нему из-за стола высокого мужчину средних лет, с кругловатым холеным лицом и невыразительными глазами. По жирной груди, обтянутой белой рубашкой, тянулся модный полосатый галстук. Говорил Романов тихим, каким-то вялым голосом. А когда умолкал, принимался жевать резинку, заложенную за гладко выбритую щеку.
Перед тем как засадить Сологубова за составление письменного доклада о выполненном задании, Романов долго расспрашивал его, стараясь выудить побольше конкретных фактов, которые не нашли отражение в отчете американской «Службе-22», но представляли определенный интерес для разведки.
Поняв это, Сологубов подумал, что преподаватель разведшколы Жменьков, выходит, не врал, когда однажды в баре, подвыпив, рассказал ему о «сортировке информации» в НТС. Делается это, по словам Жменькова, так. Весь полученный разведывательный материал группируется в нескольких вариантах. Первый, наиболее полновесный, идет американцам. Второй, пожиже — англичанам. Западногерманской разведке Гелена продаются «отдельные факты». Но на этом дело не кончается. Переработав поступившие от НТС сведения, англичане и западные немцы, в свою очередь, не указывая источника, направляют их главному партнеру по НАТО. Изучив донесения союзников, американская разведка убеждается, что ранее полученная ею информация от НТС заслуживает «полного доверия». Круг замкнулся... А сейф ЦРУ для очередной подачки на содержание этой шайки мошенников открылся. Что и требовалось!
От вопросов, связанных с заданием Сологубова, Романов неожиданно перешел к общим, видимо, наболевшим, иначе едва ли у него прорвалось бы такое. Протирая кусочком замши очки, он заговорил о трудностях в НТС с кадрами, затем о мерах, которые принимаются, чтобы выправить это положение.
— Наши американские друзья, — сказал он, — разрешили нам широко использовать в антикоммунистической работе немцев, англичан, французов и австрийцев. Но мы не станем ограничиваться лишь этими национальностями. Мы будем приобретать своих людей там, где целесообразнее. Только при таком условии возможно разрешить двуединую проблему: чтобы наши американские друзья были довольны нами и всегда ощущали нужду в реальной помощи от НТС...
После этого разговора в пятницу Сологубов полтора дня писал отчет. Сегодня с утра Романов прочитал его.
Вытерев платком блестевшие от пива красные чувственные губы, босс сказал:
— Я доволен вашим докладом. И вообще всей поездкой в Советский Союз. Чувствуется, вы основательно поработали там.
Потом Романов как-то вдруг (видимо, это была его манера вести разговор) стал предавать анафеме каких-то неизвестных Сологубову «опасно щепетильных демагогов», которые отрываются от земной действительности и ставят под сомнение моральность отношений НТС с иностранными разведками, в частности с американской. Похоже, речь шла о некоторых рядовых членах НТС, начинавших понимать, куда их затянули по политической слепоте главари этой антисоветской организации.
— Чистоплюи безмозглые! — цедил сквозь зубы Романов, багровея мясистым лицом. — Они бы не то запели, если бы знали, например, что из всех затрат нашего издательства «Посев» лишь около двадцати процентов окупается выпускаемой печатной продукцией, а остальное ежемесячно нам ассигнуют американцы. Без их денежной помощи мы даже простой листовки отпечатать не можем. Не на что! Это я вам, Петр Константинович, доверительно говорю, как человеку, умеющему здраво думать и давно сжегшему мосты за собой. — Романов отпил глоток из кружки. — Всем этим моралистам-демагогам пора бы усвоить элементарную истину: кто платит, тот вправе и распоряжаться нами по своему усмотрению.
Сологубов все еще не понимал, куда тот клонит и вообще зачем об этом говорит. Оказалось, неспроста. Минутой позже Романов предложил ему поехать в Лондон в качестве представителя центра НТС при школе английской разведки, где будет обучаться небольшая группа недавно завербованных энтээсовцев.
2
В 1963 году Романов занял пост смещенного Околовича, стал главным доверенным лицом ЦРУ. —