— Тебя, командир, перевязать надо. — Он стал расстегивать свою телогрейку, но в это время на большаке послышался густой и гулкий топот множества сапог.
— Фашисты!
Шкарин дал короткую очередь из автомата, и из шеренги бегущих сразу вывалилось несколько фашистов. Забыв про боль, Пикунов рывком перевернулся на живот, схватил свой автомат, нажал на спусковой крючок, но выстрела не последовало кончились патроны. Судорожно полез в подсумок за другим магазином и нащупал полевую сумку. Страшная мысль помутила сознание. Он ранен, ему уже не уйти от карателей, а в сумке лежат донесения связных, документы... Пикунов с трудом снял с себя сумку, крикнул Шкарину:
— Бери сумку и беги к нашим, я прикрою. — Он достал новый магазин, вставил в автомат.
Шкарин продолжал лежать.
— Командир, я не оставлю тебя!..
В глазах Пикунова опять появились кровавые точки. До его слуха ветер донес обрывки чужой речи. На уговоры бойца уже не было времени. Пикунов прицелился в ближнего фашиста, выстрелил, повернулся к Шкарину.
— Нельзя, чтобы документы попали к врагу! Понял?
Он больше не смотрел на товарища. Деловито положил перед собой пару лимонок, пистолет — все, что у него было... Его внимание теперь было приковано к большаку.
— Прощай, командир, — услышал он дрогнувший голос...
На следующий день, когда группа возвратилась к тому месту, где остался командир, там никого не оказалось. После ухода карателей местные жители подобрали Пикунова и перенесли в хату. У него было две раны: одна, рваная, в живот, другая в висок.
Похоронили Пикунова в лесу около деревни.
С наступлением погожих дней Линке заметил, что Рабцевич стал все чаще появляться в поле, за огородами. Примостившись на слеге изгороди, он сворачивал цигарку и о чем-то сосредоточенно думал. Однажды Линке увидел, как Рабцевич нежно растер в ладонях землю, нюхал ее, зачем-то посмотрел на небо, на подернутые зеленой дымкой кусты.
— Игорь, — шутя сказал Линке, — уж не колдовством ли ты занимаешься?
Рабцевич тяжело вздохнул, искоса, будто не узнавая, посмотрел на него долгим внимательным взглядом.
— А знаешь, Карл, ведь я семь лет был председателем колхоза... — С досадой добавил: — Тяжело мне видеть землю-кормилицу жалкой, заброшенной... Посмотри, на что она похожа. — Рабцевич широко развел руками.
И Линке словно впервые увидел поле, отдыхающее уже два года. От вынужденного безделья оно подурнело, запаршивело, сплошь покрылось сорняками.
— А что сделаешь... — Линке сочувственно вздохнул. — Вот прогоним фашистов, тогда и поля свои приберем, как полагается.
— Нет, Карл, не годится нам дожидаться этого времени. Да и положение обязывает...
Одной из трудных задач отряда было снабжение его продовольствием. Оружие, боеприпасы, газеты доставлялись с Большой земли, а продуктами отряд снабжало местное население. К сорок третьему году район действия отряда был поделен на две зоны — оккупационную, где стояли фашистские гарнизоны, и партизанскую, где господствовали партизаны... Партизанская зона была разделена между отрядами на так называемые участки питания. Партизанам были отведены две деревни — Рожанов и Бубновка. Но что могли дать две деревни, когда работников в них осталось — стар да мал.
— Помочь надо крестьянам, Карл, — после некоторого молчания сказал Рабцевич. — Помочь провести весеннюю посевную.
— Дело, — поддержал комиссар.
Вскоре состоялся партийно-комсомольский актив отряда.
Рабцевич говорил о весеннем севе, о крестьянских заботах. И вид у него был такой, будто он обсуждал план предстоящего боя, от которого зависела жизнь или смерть отряда.
— Так вот, товарищи, — продолжал он, — настало время, когда, как говорится в народе, день год кормит...
По рядам пошел шепоток.
— Это что ж, винтовку на плуг придется сменить? — сказал кто-то вроде бы с усмешкой.
Рабцевич не принял шутки.
— Мы должны помочь крестьянам вспахать и посеять, — твердо сказал он. — Они ведь нас кормят и поят... Ответственным за посевную на базе назначаю Процанова... В первую очередь, помогите разделаться с посевной многодетным семьям, — закончил он.
Задымила кузница, закипела работа — ремонтировали, ладили плуги, бороны, готовились к посевной.
Процанов совсем потерял покой. И без того худой, мосластый, он еще больше осунулся, даже вроде бы вытянулся. Но когда Рабцевич, посоветовавшись со стариками, сказал ему: «Пора, Федор Федорович, начинать...» — он вывел на дальнее поле свое пахотное войско.
Было раннее утро. На высоком голубом небе от края и до края не было ни единого облачка. Из-за горизонта поднималось огромное солнце.