Профессор Николай Михеевич Мужичков стоял у раскрытого окна своего кабинета на первом этаже и смотрел на просторный больничный двор. Молодая листва березок, что росли на месте уничтоженных войной старых деревьев, золотилась в лучах майского заката. Было тепло и тихо. Он горько подумал вдруг: жизнь кончается, а у меня ни одной родной, близкой души рядом!
Зазвонил телефон. Николай Михеевич снял трубку.
— Да, я... Тяжелый случай? Полковник Уваров? Сейчас буду.
Операция была сложной, длилась долго но закончилась благополучно. Больного увезли в палату.
— Благодарю вас, друзья! — тихо сказал профессор и вышел из операционной.
Не успел он докурить сигарету, как в дверь кабинета вошла немолодая, стройная женщина со светлыми волосами, убранными в узел.
— Что вам угодно? — строго произнес профессор.
Женщина не ответила и, казалось, не обратила внимания на его слова. Она быстро подошла к нему, обняла, поцеловала в щеку и сказала:
— Большое вам спасибо, дорогой Николай Михеевич!
— Боже мой! Аннушка!
Он не мог произнести больше ни слова. Аннушка улыбнулась сквозь слезы:
— Не узнали?
— Узнал! — почти крикнул профессор. — Узнал! И вас, и Ивана Ивановича...
— Виктора Петровича, — ласково поправила Аннушка. — Тогда нельзя было называть его настоящего имени.
— А вы? Вы тоже не Аннушка? Простите...
— Я? Аннушка настоящая. И всегда для вас ею останусь... Можно его повидать?
Николай Михеевич медлил:
— Вообще-то после подобной операции нельзя...
— А мне?
Он глубоко и как-то протяжно вздохнул, снял телефонную трубку. Анна поняла, что больной проснулся после наркоза и состояние его удовлетворительное.
— Все хорошо будет, Аннушка, все хорошо, но сейчас не надо его тревожить. Скоро увидитесь, потерпите немного. Терпение — великая вещь.
И вот настал день, когда Виктору Петровичу разрешили вставать с постели и ходить. Первое время он, не торопясь, прогуливался по просторной палате, опираясь на костыли. Дня через три стал выходить на застекленную веранду. Пошагав по ней несколько минут, садился в плетеное кресло. И, прислонив костыли к стене, с удовольствием обозревал через распахнутые створки обширный больничный двор-парк, новые многоэтажные дома, что высились за территорией больницы.
Главный врач больницы профессор Мужичков Николай Михеевич часто навещал его. Вот и теперь он вошел, поздоровался с пациентом, спросил о самочувствии и уселся в кресло напротив. Внимательно прослушал пульс, кивнул одобрительно и сказал:
— Все идет прекрасно. Еще несколько дней — и на выписку. — Доктор сдвинул брови, придирчиво оглядел собеседника и спросил: — Скажите, пожалуйста, Виктор Петрович, а когда вы потеряли ногу?
Уваров поднял густые, тронутые проседью брови, косо взглянул на собеседника. Видимо, ему не очень-то хотелось говорить на эту тему. А врач не отводил от него вопросительного взгляда: ждал ответа. Пожав плечами, полковник глубоко вздохнул, сообщил:
— В сорок первом я был тяжело ранен... Попал в плен. Там ногу и оттяпали...
Профессор поднял брови, покачал головой и сказал, как бы оправдывая свое неуместное любопытство:
— Видите ли, осматривая вас перед операцией, я обратил внимание на необычный вид культи: на икроножной мышце — огромные продольные шрамы. По всему видно, что оперировали вас, когда гангренозный процесс перешел уже в угрожающую стадию. — Он помолчал, продолжая внимательно смотреть в глаза пациенту, потер свежевыбритый подбородок. — Мне тоже приходилось как-то оперировать больного, который находился на грани гибели от гангрены.
— Вот как? А где это было? Когда? — с интересом спросил Уваров.
— В Первой больнице нашего города. В начале ноября 1941.
Полковник нахмурился, исподлобья глянул на него.
— Та-ак... А больница была уже на положении концентрационного лагеря?
— Да, — подтвердил врач.
— Операционная находилась на втором этаже, так? Окна — во двор, верно?
Доктор кивнул головой.
— Интересно. Все как будто совпадает.
— Что совпадает, Виктор Петрович?
— Да то, Николай Михеевич, что тем больным, которого вы оперировали с гангреной в последней стадии, наверное, был я...
— Нет! Не может этого быть! — уверенно заявил врач, волнуясь.
— Почему же, Николай Михеевич? Именно в Первой городской больнице меня оперировали в ноябре 1941 года... Жаль, что я не видел врача, который резал мою ногу. Меня усыпили до его прихода.