— Да ты свечку посмотри, сынок, — не выдержал Рабцевич и проснулся.
На прошлой неделе отряду сбросили почту. Среди свежих газет, журналов были и письма. Рабцевичу было сразу десять писем: пять от жены, три от дочери и два от Виктора. Жена писала, что им, наконец, дали его адрес. Дома было все в порядке. Дочь Люся и сын Светик, так звали в семье меньшого — Святослава, учатся, а Виктор устроился на работу. Он шофер и получает теперь рабочую карточку...
Рабцевичу захотелось курить. Он свернул цигарку, подошел к окну.
На ближнем поле, что начиналось сразу за огородами, увидел пашущего человека. «Это еще что за номер, почему не со всеми?..»
Человек шел от леса к огородам. Рабцевич признал в нем бойца, недавно пришедшего в отряд.
«Что ж он делает? Этак и себя и лошадь изведет...»
По мере приближения «пахаря» все отчетливее слышались его недобрые покрикивания на лошадь. Сам он чуть ли не лежал на плугу. Лошадь, широко расставляя дрожащие ноги, шла неуверенно, тяжело.
Рабцевич торопливо надел безрукавку, шагнул за порог. Не раздумывая, возьмет или не возьмет, перепрыгнул слегу изгороди и очутился прямо перед бойцом. Недовольно спросил:
— И много ты так намереваешься вспахать?
Боец рукавом гимнастерки устало вытер раскрасневшееся, мокрое лицо.
— Товарищ командир, да разве много вспашешь на таком заморыше?..
Рабцевич грустно усмехнулся:
— Тебе хоть кто-нибудь показывал, как пахать-то надо?
— А зачем бойцу показывать, он и так все должен уметь делать, — браво ответил парень, и его скуластое лицо озарилось неуместной улыбкой.
Рабцевич решительно отодвинул его от плуга.
— Нет, дорогой, так бывает только у самонадеянных людей, а нормальному человеку, чтобы у него что-то получилось, надо показать... — Он взялся за рукоятки плуга, легонько встряхнул вожжи, сказал приветливо: — Ну, милая! — и пошел, оставляя после себя ровную борозду.
Боец сконфуженно почесал голову, побрел рядом, оправдываясь:
— Да я так, товарищ командир, я это говорил для храбрости...
— Ты вот лучше смотри да на ус наматывай, — одернул его Рабцевич. — Видишь, как я держу рукоятки? Их надо немного приподнимать, иначе лемех уйдет в самую глубь и будет не пахота, а слезы, да и лошади мука... Но и не слабо надо держать, а то только чертить по земле будешь... И помни, основная рука у пахаря левая — она регулирует ход плуга. — Рабцевич шел, слегка припадая на левую ногу, которая ступала то по непаханому краю, то соскакивала в борозду. От лошади крепко пахло потом. И он, вдыхая этот запах, невольно вспоминал, как когда-то учил своих хуторян работать на конной жатке...
В период коллективизации Рабцевичу поручили организовать колхоз в Качеричах. Беднота избрала его председателем... По теперешним временам хозяйство было крохотное — пяток хуторов да родная деревня, а забот... Ничего не было, толком не знал никто, что делать. А тут еще контра разная покою не давала. Все равно что на фронте, только не в окопах, да врага вроде бы не видно. Но без личного оружия ни на шаг... Кое-как засеяли поле. И вот хлеб поспевать стал. Предстояла уборка. И опять проблема — никто из колхозников на конной жатке работать не мог. Известное дело, хуторяне — народ, к технике не приспособленный. Всего и знали-то, что плуг да серп. Для Рабцевича конная жатка была не в диковинку. До шестнадцатого года батраком был. А помещичьи земли — не крестьянские наделы, серпом на них не управишься... И пришлось тогда ему учить крестьян работать на жатке.
Рабцевич прошел один круг, а это, если развернуть по прямой, чуть меньше километра будет, повернул на другой. Удивительно спокойно, без понуканий шла лошадь, видно, хватку пахаря почувствовала...
— Товарищ командир, я уже понял, что следует делать... — услышал он бойца.
Рабцевич остановил лошадь, разогнулся. И сразу по всему телу, наполненному блаженной истомой, пошел приятный хруст...
— Понял, говоришь? Это хорошо, сейчас посмотрим, — сказал он, уступая плуг. И как ни крепился, на непаханный край ступил, как из лодки. Что-то припоминая, он внимательно посмотрел на бойца. — Однако почему ты пашешь здесь, а не вместе со всеми? Мне помнится, утром ты был там...
— Был, — краснея, проговорил боец, — но старшина меня послал сюда, сказал, что только лебеда может расти после моей пахоты...
— Вот как! — И, забыв про усталость, Рабцевич пошел за бойцом, поправляя и показывая, как надо работать.
Как-то еще весной сорок третьего года Рабцевич, просматривая газеты, полученные с Большой земли, обнаружил в «Правде» заявление английского правительства, переданное агентством Рейтер, о намерении Германии применить отравляющие вещества на русском фронте.
Известие озадачило Рабцевича. Если это действительно так, то фашисты должны подвозить отравляющие вещества к линии фронта. Вполне возможно, что специальные составы могут пройти по железным дорогам, контролируемым отрядом...
Вскоре из Центра была получена радиограмма. В ней сообщались приметы составов и автомашин, в которых фашисты могут перевозить отравляющие вещества. Помимо строжайшей секретности этих перевозок, усиленной охраны, которая обеспечивается средствами противохимической защиты, на железнодорожных вагонах, автомашинах могут быть специальные эмблемы.
Рабцевич тут же собрал командиров групп и их заместителей, зачитал им радиограмму из Центра и сообщение иностранного агентства. Обязав командиров усилить наблюдение на контролируемых дорогах, он приказал объяснить всем бойцам, связным, на что следует обращать внимание при наблюдении за дорогами, что делать и как себя вести в случае обнаружения подозрительных составов, автомашин...
Спустя некоторое время от связных городов Жлобина, Калинковичей, Мозыря были получены сведения о том, что фашисты концентрируют там отравляющие вещества. Особого внимания заслуживало сообщение, полученное в начале июня от связного отряда Григория Науменко, с которым поддерживали тесную связь Игнатов и Таранчук.
Григорий Науменко работал электромонтером в аварийно-спасательной бригаде на станции Красный Берег. Это был восемнадцатилетний, невысокий, худощавый паренек. Выглядел подростком, однако его смелости, находчивости удивлялся даже отец, работавший с ним в одной бригаде.
Григорий рассказал о том, что на станции Красный Берег в железнодорожном тупике крахмального завода обнаружил подозрительный состав. Окна всех вагонов, за исключением того, в котором размещалась охрана, зашторены черным материалом. В начале и в конце состава на открытых платформах установлены крупнокалиберные зенитные пулеметы. Вся охрана вооружена автоматами, противогазами и близко к вагонам никого, даже немцев, не подпускает.
Григорий подсказал Игнатову, что лучшим местом для подрыва состава может быть перегон между станциями Красный Берег и Малевичи. На участке, кроме обходов, никакой охраны нет, единственная трудность — подход к дороге, поблизости нет ни жилья, ни леса...
— Вот и здорово, — сказал Игнатов, — фашисты там уж наверняка нас не будут ждать.
Выбрав ночь потемней, он с группой, в которую входили Николай Рослик, Сергей Храпов, Алексей Плетежов, Иван Дашковский, Николай Брюшко и Федор Говор, отправился на диверсию. Удачно миновав реку Добысну, подошли к железной дороге. Кругом ни зги. Участок подобрали с насыпью покруче. Игнатов и Брюшко уже было взобрались на полотно, чтобы мину поставить, как со стороны станции Малевичи послышалось собачье поскуливание, шаги... Затаились. По шпалам кто-то шел. Бесшумно скатились с насыпи, отползли к своим. Шаги приближались. Изредка вспыхивал луч карманного фонаря, беспокойно шарил по шпалам. Это был обход — два автоматчика с собакой. Дойдя до того места, где только что были подрывники, собака беспокойно завертелась и, тявкнув, потащила своего проводника к кустам.