«Хорошо бы сегодня не было поезда и Карл не уехал бы», — было последнее, о чем Рабцевич подумал, засыпая.
Он закрыл глаза, и побежали, полетели картины прошлого.
Приснилась ему шоссейная дорога. Она запружена народом, повозками, машинами. Все спешат. Лица испуганные, сосредоточенные. В этой толпе пробирается он с сыном Виктором. Кругом несмолкаемый грохот: бьют орудия, строчат пулеметы...
— Воздух! — истошно кричит кто-то.
Поднимается паника. Машины, люди сворачивают с шоссе.
Рабцевич с сыном падают в траву. С воем проносятся над землей самолеты, сверкая в утренних лучах солнца. Они почти касаются шоссе. На них большие черные кресты. Пулеметные очереди вспахивают землю. Слышатся стоны, крики, проклятия. Рабцевич поднимает голову и видит вдали Брест. Город в разрывах снарядов...
Рабцевич ввинчивает запал, но перед ним уже не мина, а граната. Идет бой. Кайзеровцы наступают. Их так много, что уже не может справиться перегревшийся пулемет. Рабцевич кидает гранату, еще, еще... Бой обрывается. Командир 6-го гренадерского полка Западного фронта прикрепляет Георгиевский крест на его гимнастерку и вручает ему погоны унтер-офицера... Рабцевич возвращается в окоп, а там стоит шум: солдаты читают большевистскую газету.
— Как все, едрен корень, правильно пропечатано, — скручивая цигарку, говорит один из солдат, — ведь, если здраво пораскинуть мозгами, выходит ни мы, ни немцы-солдаты не хотим войны...
— Это точно, — поддерживает его другой. — Мне завсегда плуг милее винтовки... Да будь она...
И вот говорят все солдаты разом:
— Долой войну!
— Хватит нам убивать друг друга!
— Мы такие ж, как и оне, крестьяне, рабочие!..
— Айда к ним!
Солдаты вылезают из окопа.
— Товарищи немцы, братья, погодьте, не стреляйте!..
На немецкой стороне тоже слышатся возбужденные голоса. Солдаты идут навстречу друг другу. Ни у кого нет оружия...
— Сволочи, что делаете? — кричит ротный. Размахивая пистолетом, он намеревается остановить своих солдат. Подскакивает к Рабцевичу, хватает за грудь: — А ты, скотина?!. Как ты смеешь, ты же георгиевский кавалер!..
— Да пошел ты!.. — Рабцевич выхватывает у него пистолет, отбрасывает в сторону, идет дальше.
Солдаты встречаются. Начинается братание. Кругом смех, восторженные возгласы... Рабцевич обнимается с каким-то молоденьким немцем. Они находят крепкий ящик, должно быть из-под снарядов, садятся. Закуривают из одного кисета. Немец весело лопочет. Рабцевич не знает немецкого языка, но ему все понятно. Немец рабочий, у него есть жена и маленький Шульц. Он сегодня же поедет домой...
— А я, — Рабцевич вздыхает, — я землю люблю... — Он радостно смотрит на немца, и вдруг его лицо уплывает, размазывается, и он видит перед собой Линке. — Вот чудеса! Так это же Карл!
Линке что-то говорит.
Рабцевич открывает глаза. Перед ним действительно стоит сияющий Линке. В руках охапка свертков.
— Спишь?.. А я тут сухой паек получил... Завтра в шесть часов утра ту-ту, поеду в Москву! Ха! Вставай, провожаться будем!
6 ноября 1944 года в «Правде» был опубликован Указ Президиума Верховного Совета СССР от 5 ноября 1944 года. В нем говорилось:
«За образцовое выполнение специальных заданий в тылу противника и проявленные при этом отвагу и геройство присвоить звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда»...
Далее следовали фамилии награжденных, среди них Александр Маркович Рабцевич.
Стали поступать поздравления. Их было много.
В конце мая сорок пятого года его поздравил Линке. Рабцевич взял конверт в руки. Знакомый почерк. Радостно забилось сердце. «Жив!»
Оказалось, после приезда в Москву в июне сорок четвертого Карл Карлович получил новое задание: его направили на территорию Словакии, охваченную антифашистским восстанием. Там пробыл семь месяцев. Был ранен. Сейчас вновь в Москве, но чувствует, что пробудет в столице недолго, готовится к отъезду...
Так оно и вышло: вскоре Линке уехал в Германию, где принял активное участие в создании государства трудящихся на немецкой земле, став одним из первых его генералов...
Впоследствии министр Национальной обороны ГДР товарищ Гейнц Гофман скажет о нем:
«После освобождения Германии он отдал весь свой большой опыт социалистическому строительству, усилению и укреплению рабоче-крестьянских сил. Его имя неразрывно связано со строительством вооруженных сил, особенно с созданием и развитием национальной армии Германской Демократической Республики».
Рабцевич надеялся увидеться со своим бывшим комиссаром, строил планы... Но встрече этой состояться было не суждено...
СЕРГЕЙ АНАНЬИН
ПОДВИГ КОМСОМОЛЬЦА
Тринадцатого июня 1942 года, в субботу, в пионерском саду на проспекте Революции, главной улице старинного города Воронежа, было полным-полно ребятишек.
Было...
Около семи вечера к городу прорвался фашистский бомбардировщик — линия фронта проходила в ста пятидесяти километрах в Курской области. Черные, свистящие и визжащие бомбы посыпались на малышей. Качнулись, брызнув оконными стеклами, тяжелые каменные дома, с трех сторон окружавшие сад.
Медленно опускалась вскинутая в небо земля, обломки растерзанных яблонь, груш, обуглившиеся ветки сирени и еще что-то окровавленное. Люди плача шагали по перекопанной бомбами земле — не наступить бы невзначай. И опять сильные взрывы неподалеку, в зоопарке, также заполненном ребятишками...
Подавленные увиденным, молча сидели в Брикманском саду, что недалеко от их домов, Костя Феоктистов и Валя Выприцкий. Валя — русый, голубоглазый, выше Кости почти на голову, в мае ему исполнилось восемнадцать. Он закончил школу в прошлом году, а Костя две недели назад.
— Не верится, — взволнованно говорил Костя, — что это мог сделать человек! Да люди ли фашисты! Значит, правда, что они уничтожают даже маленьких детей, ведут войну на истребление советских людей!
— А ты в этом сомневался?
— Сомневался — не то слово. Не знаю, как яснее высказать. Воспитали нас такими, что ли, но ни ты, ни я, вообще ни один советский человек и в мыслях не допускает, чтобы нам захватывать чужие земли да еще убивать людей. Когда мы с мамой получили похоронку на брата, Бориса, — ты знаешь, он закончил Сумское артиллерийское училище за несколько дней до войны, — я считал, что он погиб, так сказать, в честном бою, что ли. А сейчас думаю, а может, он был только ранен? А когда наши были вынуждены отступить — это было где-то в районе Минска, подошел к Борису гитлеровец, вытащил пистолет и спокойно пристрелил. И Бориса и других раненых. Сбросили же сегодня бомбы на малышей, хотя летчик видел, что здесь нет ни промышленных предприятий, ни железнодорожных станций.
— Наш командир истребительного батальона Антон Иванович Башта знакомил нас с «Памяткой немецкому солдату», — сказал Валя. — Ничего человеческого в ней не найдешь. Гитлер требует от своих офицеров и солдат, — я запомнил это дословно, — чтобы каждый для своей личной славы убил ровно сто русских, все равно, женщина это или старик, девочка или мальчик. Памятка призывает уничтожить в себе жалость и сострадание и не думать: за всех думает фюрер. В одном из выступлений Гитлер призвал «истребить слявянские народы — русских, поляков, чехов, словаков, болгар, украинцев, белорусов». И еще Гитлер цинично заявил: «Мы варвары, и мы хотим быть варварами. Это — почетное звание». А ты прав: раненых они добивают. Сам видел...
— Сам? Где ты мог видеть? Ты что-то скрываешь. Куда ты исчезал в конце прошлого года и этой весной? Скажи. Или не доверяешь? Боишься, проговорюсь?
— Да из тебя слова не выколотишь! Верю тебе, как себе, а сказать пока не имею права. Не обижайся. И извини: мне надо в батальон.
В этот же вечер Костя повидал друзей — Бориса Сухоедова, Виктора Козлова и Бориса Лачинова. Говорили все о том же: что делать? В армию шестнадцатилетних не берут, в истребительный батальон тоже. Позавидовали Вале Выприцкому — и постарше, и рослый.