— Владимир Николаевич, прервитесь на минутку, — остановил меня шеф. — Покажите свою руку, — обратился он к Кузинко-Кузинкову.
— Не на левой, а на правой, — спокойно говорит он и засучивает рукав рубашки.
Мы увидели на руке татуировку морского штурвала, а по центру его женскую голову.
— А что вы скажете насчет портретного сходства?
Кузинко-Кузинков опустил голову.
— Продолжайте, Владимир Николаевич.
— «В 1942 году перешел на сторону фашистов, поступил на службу в немецкий контрразведывательный орган ГФП [1]-570 в г. Спас-Деменске Калужской области. Являлся активным агентом гестапо по кличке «Матрос». Был заброшен гестапо в партизанский отряд, который выдал гитлеровцам, отряд был разгромлен. Произведен в офицеры. Принимал активное участие в выявлении, арестах и расстрелах советских граждан на территории Орловской, Брянской и Смоленской областей. Отличался особой жестокостью, за что гитлеровцами был прозван «русским дьяволом». Награжден двумя медалями. Имел сожительницу Ляпунову Ольгу Васильевну, 1920 года рождения, уроженку Орловской области», — закончил я чтение справки. Внимательно посмотрел на Кузинко-Кузинкова. Тот сидел сгорбившись, низко опустив голову. Наступило долгое, томительное молчание.
— Что вы теперь на это скажете, «Матрос»? — нарушая затянувшуюся паузу, спросил шеф.
Кузинко-Кузинков, очнувшись, медленно поднял на нас полные злобы глаза и, задыхаясь, прошипел:
— Не-на-вижу вас... ненавижу... — и, уронив голову на стол, зарыдал.
Теперь все было ясно, и я старался как можно скорее закончить расследование. Во время бесед с Кузинковым мы дали ему возможность высказаться до конца. Врал он без стыда и совести. Тщательным расследованием была установлена и подтверждена полностью его предательская деятельность в период гитлеровской оккупации. Начал сотрудничать с фашистами в деревне, где родился и вырос, а затем, сообразив, что рано или поздно придется держать ответ, попросил перевести его в другую область, что и сделало гестапо. Там он действовал под фамилией Крюкова Александра Ивановича, снова был переведен в другую область, уже под фамилией Орликова Ивана Александровича. Кузинков зверски издевался над советскими людьми: убивал, вешал, помогал угонять на работу в Германию.
Припертый к стене неопровержимыми фактами, Кузинков признался в совершенных преступлениях. На одном из допросов он сказал, что свою сожительницу Ляпунову отравил, дабы избавиться от лишнего свидетеля. Решение это у него созрело во время ссоры, когда Ляпунова напомнила ему о его прошлом.
На вопрос, откуда у него такая патологическая ненависть и злость к советским людям, он заявил: «Я мстил за раскулачивание родителей и их преждевременную смерть... Мечтал о богатстве...»
Кузинко-Кузинков получил по заслугам.
АЛЕКСЕЙ АВДЕЕВ
РАСКАЯНИЕ
Он сидел за письменным столом в кабинете отца и читал его рабочие дневники (отец вел их в течение всей многолетней врачебной практики). Из этих материалов сын почерпнул уже немало ценного. Читая, он не прочь был выпить чашку кофе, подымить сигарой, а то и пропустить рюмочку коньяка. (Коньяк и сигары появились после того, как немецко-фашистские оккупанты в благодарность за хорошую работу в госпитале разрешили ему частную врачебную практику.)
Был солнечный воскресный день. Он сдвинул в сторону плотную штору светомаскировки, распахнул настежь створки широкого окна перед столом. Из старого тенистого сада слышалось щебетание птиц. По дорожкам, посыпанным песком, деловито ходил седобородый старик с метлой и ведром. Он то поднимал опавший лист, то срезал засохшую веточку, то вдруг выискивал сорняк на цветочной клумбе. Из кухни за стеной был слышен ворчливый голос пожилой стряпухи, бранящей кота, и звон посуды. Садовник (он же дворник) Митрич и кухарка Поликарповна появились в доме сразу же после прихода в город немцев. До войны, когда был жив отец, он сам занимался садом и небольшим огородом. Отец работал главным врачом областной больницы и заведовал кафедрой медицинского института. Всю домашнюю работу делала мать. Сейчас же молодой хозяин в свободное время лишь любовался садом и цветниками, а мать была занята деловыми визитами и приемами нужных людей.
Все помыслы матери и сына были направлены теперь на то, чтобы побыстрее разбогатеть и стать в первых рядах «общества», которое складывалось под покровительством немецких захватчиков.
— Я родилась в богатстве и роскоши, — любила повторять мамаша. — Но все это отняли варвары и безбожники. Почти четверть века я жила в презренной бедности, мой муж, а твой отец был человеком бездарным (в этом месте сын высоко поднимал брови и усмехался, мать видела это и злилась), да, да, бездарным. Будь любой человек на его месте, он создал бы красивой жене и маленькому сыну райские условия... Но теперь пришло для нас с тобой время. Не упусти!
И сын был согласен с матерью.
После работы в госпитале он принимал дома больных и, конечно, высокопоставленных членов «общества». Так появились покровители и солидные гонорары. И вот скоро исполнится мечта: он откроет собственную клинику. На это уже есть разрешение бургомистра. Все будто бы предвещало благополучную жизнь доктору Николаю Михеевичу Мужичкову и его мамаше. Однако, как говорят в России, загад не бывает богат...
В дождливую осеннюю ночь резко постучали в дверь. Он сам кинулся открывать, уж очень резок и сердит был стук: не немцы ли вызывают в госпиталь? На пороге стояли бородатые люди. Их было четверо. Непрошеные гости предложили ему поехать с ними к тяжелобольному. Доктору стало страшно. И он попытался отказаться.
— Почему я должен ехать? Привезите больного ко мне, я осмотрю его, а вдруг инфекционное заболевание?
Широкоплечий бородач подошел к нему вплотную и так сверкнул темными глазами, что у Мужичкова чуть не остановилось сердце, а пот залил лицо.
— Мы вас проводим. Не волнуйтесь. Это не инфекция, я как медбрат разбираюсь.
Ох, как не хотелось Мужичкову идти с этими людьми!
— Я болен, — он вытер потный лоб рукой, — у меня температура под сорок. Я никак не могу ехать.
Чернобородый снова заговорил, говорил он вежливо, но в голосе звенел металл.
— Доктор, человек находится в тяжелом положении, и если вы не пойдете с нами, на вашей совести, совести врача, будет его смерть.
Неизвестно, чем кончился бы этот спор, если бы не свист за окном. Незнакомцы исчезли. Матери Мужичков о ночных визитерах не сказал: он боялся, что она разболтает и те (он понимал, кто эти четверо) убьют его. Никому ничего не объясняя, он завел во дворе свирепого, ростом с теленка, пса. А покоя все равно не было.
Шло время, бородачи не появлялись, Мужичков успокоился и по-прежнему в свободное время читал дневники отца.
Как-то раз от этого мирного занятия его отвлек грохот телеги по булыжной мостовой, стук в калитку, а вслед за этим злобный лай лохматого Сарацина.
«Наверное, опять матери из деревни что-нибудь приволокли, уже полон дом всякой всячины — скоро на мешках спать будем», — раздраженно подумал Мужичков и закричал:
— Покой мне будет или нет? Заприте Сарацина!
— Слушаюсь, барин! — откликнулся Митрич. — Я мигом!
В калитку снова постучали. Доктор допил рюмку, бросил в рот кусочек шоколада и пошел поглядеть, кто явился. За калиткой стояли и мялись две девушки, одетые по-деревенски. Девушки были очень хорошенькие и совершенно разные — одна черненькая, другая беленькая, только смущались они одинаково.
— Здравствуйте, господин доктор. К вам можно? — спросила чернявая и поклонилась. Она прижимала к груди объемистый сверток. Вторая заправила светлую прядь волос под цветастый платок и потупилась. Мужичков посмотрел на их розовые, юные лица, и недовольство его как рукой сняло. Застегнул пуговицы домашней куртки, пригладил волосы и, приветливо улыбнувшись, сказал: