Поиграв желваками на скулах, тощий, взъерошенный батька зло бросил:
— Какие планы?! Планы мне должны показывать, а твое дело распространять анархистские идеи, — и заговорил о другом.
Насупившись, Барон скрестил на груди руки и замолчал.
Когда Махно ушел, Попов, нервно подергивая ногой в лакированном сапоге, так что звякала шпора, и не стесняясь других анархистов, обратился к Барону:
— Ты убирайся-ка восвояси. Не мути здесь. Тебе же лучше будет.
— Как ты смеешь со мной так разговаривать?! — вскинулся Барон. — Ты забыл, что я председатель реввоенсовета?
— А мы можем... в один прекрасный день остаться без председателя и плакать не будем... — криво улыбнулся Попов.
«Ловко же Гордеев подтолкнул Барона на скандал... — подумал Матвей. — Попов слов на ветер не бросает».
В культотделе, куда они вернулись, Суховольский, который почитал себя теоретиком не хуже Барона и с удовольствием занял бы место председателя, прямо сказал:
— Лучше бы ты действительно уехал.
— Я? Я никуда не уеду. Моя идея — мне ее и осуществлять. Я заставлю его выполнять нашу волю — волю секретариата в вопросе тактики борьбы за утверждение анархистского строя.
Суховольский спорить не стал. Но в тот же день у него состоялось свидание с Махно, а вечером Яков доверительно сообщил Гордееву, что у батьки принципиальных разногласий с набатовцами нет, территорию он скоро завоюет. Но он не позволит, чтобы выскочка Барон садился ему на голову.
Батька так и сказал: «Найдет Нестор Иванович нужным — он его быстро уберет. Пусть он это знает», — понизив голос, проговорил Яков. — Все-таки, я думаю, не стоит передавать такое Барону...
— Конечно, не стоит, — поддержал Илья.
Больше месяца махновские отряды совершали рейды из села в село. Сам Махно, не говоря уже о Бароне, не раз упрашивал и требовал, чтобы Илья выпустил хотя бы одну газету, хоть один номер «Пути к свободе» или «Голоса махновца». Илья попрекал Барона неправильным адресом в Харькове — без наборщика газету не сделаешь. А у Махно Гордеев отговаривался тем, что нет возможности работать при такой кочевой жизни: и машину можно запороть, и шрифт порастерять, тогда — дело швах.
После одного из таких разговоров Илья вернулся мрачнее тучи.
— Что делать, Матвей? Печатать эту чепуху? Тут материалов на десять номеров хватит. Не печатать — мне несдобровать. Очень уж зол батька. Попов грозится сам присмотреть за нашей работой... Может, сорваться нам отсюда...
— Как сорваться? Ты что! Мы должны выполнить задание.
Внимательно посмотрев на Бойченко, Гордеев чуть сощурил глаза:
— Получается, Матвей, что теперь не ты мой воспитанник, а я — твой. Ну и чудеса. Впрочем, в революции всякое бывает. Теперь я до конца понял, почему ты не привез Померанцева. У тебя, брат, все продумано. Когда ты успел так наловчиться?
Вскоре Попов наведался в редакцию. Гордеев показал ему перепутанные кассы со шрифтом.
— Видишь, Попов, что наборщики натворили перед тем, как драпануть, — сказал Илья. — Чтоб все в порядок привести — сколько нам времени нужно? А тут переезд за переездом.
— Да, постарались, гады... — только и сказал Попов, почесав затылок. — Тут глаза сломаешь.
А время шло...
В июне двадцатого года красные части освободили Киев от белополяков. Погнали их на запад. Но Врангель тем временем захватил Северную Таврию и продвинулся на север почти до самого Гуляй-Поля. Большая часть махновских отрядов оказалась непосредственно в тылах 13-й армии. Махновцы, оставшиеся во врангелевском тылу, распылились по селам, превратились в мирных селян. Зато севернее линии фронта батька не сидел сложа руки. Его отряды налетали на воинские эшелоны, захватывали оружие и снаряжение, грабили обозы, взрывали мосты, разбирали и растаскивали железнодорожные пути. Дня не проходило без налета, без стычки.
Тылы 13-й армии оказались в критическом положении.
И все-таки наступление Врангеля было приостановлено.
План Антанты на соединение белополяков и «черного барона» рухнул.
У Красной Армии появилась возможность бросить больше сил на борьбу с Махно.
Литературная запись В. Я. ГОЛАНД
Алексей АВДЕЕВ
ПОЕДИНОК
Он лежал на спине, неловко подвернув руку. Перед рассветом тюремщики волоком втащили его в камеру, бросили на бетонный пол и ушли, а он мгновенно провалился в глубокий обморок. Слабый свет зимнего дня едва проходил через замерзшее, запорошенное инеем окно, звуки не проникали в камеру.