— Матушка, пойдем сегодня молиться?
— Нет, Марьюшка, иди к себе и одна помолись.
Марьюшка потерла глаза кулаком, с обидой оглядела присутствующих и полезла в дыру.
Вадим расхохотался. Старец растерянно моргал глазами. А Елизавете хоть бы что.
— Эта дева — блаженная, верующие почитают ее ясновидящей.
— Хватит о деве, давайте о деле, — скаламбурил шпион. — Ты, Софрон, что там у нас обещал? — спросил Вадим своего оруженосца.
— Что обещал, все сделал честь по чести. К своим вас привел? Привел! Укрытие нашли? Нашли. А дальше не моя забота.
Старец оправился от смущения и требовательно глянул на Елизавету. И она смиренно заговорила:
— Места наши безлесные, голые, схорониться негде, вот и прозябаем в подземельях. Никому из мужеского пола глаз нельзя показать на белый свет. Куда пошлешь хоть бы того же Софрона? Враз схватят и заточат за решетку. А посодействовать вашему благородному делу надо… Думала я, думала и надумала: есть у меня на примете один человек вам в помощники. С виду он, правда, неказистый, плюгавенький, можно сказать, боязливый до крайности, зато смышленый да хитренький.
— Кого, мать, прочишь? Что-то мне невдомек, — проговорил старик.
— Афанасия, что у Евдокии укрывается. Подойдет!
IX
С Афанасием Елизавета толковала о православной вере. А он сразу начал спорить.
— Ваша вера не православная, а противная закону божию. Я ведь в таких делах разбираюсь: десять годов, пока не забрали на войну, отслужил в храме псаломщиком. Святые Александр Невский и Димитрий Донской с оружием в руках защищали русскую землю от иноземных захватчиков, а вы? Немцам родную землю отдать собираетесь!
— Так ведь святые защищали землю православную от язычников, а теперь кого защищать? Мы молимся за освобождение земли православной от безбожной власти, от слуг антихриста.
— Насмотрелся я, как освободители измываются над народом, над стариками, над женщинами и малыми детьми! Они не разбирают, кто верующий, кто безбожник. Разве можно именем бога прикрывать самые страшные преступления? В священном писании сказано: нет власти аще не от бога. Разве Советская власть мешает кому в бога веровать и молиться? Есть храмы открытые — молись на здоровье. А вы в землю, как тать, зарываетесь. Кощунствуете, святыми мучениками себя выставляете. Нет, мне ваша вера претит, как русскому человеку.
— Ты, русский человек, чего же удрал с фронта, почему не защищаешь свою власть?
— Слаб человек. Верите ли, Елизавета… как вас по батюшке?
— Одно у меня христово имя — мать Елизавета, а в миру была Екатерина.
— Верите ли, мать Елизавета, ненавижу фашистов, признаю Советскую власть законной от бога, а вот духу, чтобы голову сложить за родную землю, не хватило. Трус я, жить охота, не мог преодолеть страха. А ведь воевал бы не хуже других: военное обучение шло у меня успешно, боевую технику, что касается теории, знаю назубок, в строю, правда, не отличался — телосложением не вышел. Самого себя презираю, но теперь уж нет дороги назад, пропал, придется до конца дней своих скитаться под чужим именем. Благо одинокий я. Вот немного отрастут волосы, и пойду странствовать. Только документиком обзавестись. Не гоните меня пока, ради бога. Что-то хозяюшка со мной неласкова, не выгнала бы?
— С чего ей ласкаться к тебе? Ладно, упрошу я ее, чтобы подержала пока. Все мы гонимые и помогать друг другу сам бог велел. Может, и ты, Афанасьюшка, нам когда пособишь.
Дуня рассказывала Ивану Петровичу:
— Афоня у меня совсем прижился, даже в подполье себе ухоронку сделал. Из старых досок, что валялись на чердаке, отгородил куток, соломки подослал и чуть что — в подполье. Смех один.
— А ничего за ним подозрительного не заметила?
— Я ведь, Иван Петрович, дома не жила: то у Макаровны, то в Куйме. Да и как я услежу за ним? Не могу же я один на один с мужиком жить, какой бы он там ни был. Лизавета с ним разговаривала. Она что-то хитрое задумала. На днях спрашивает: «Авдотьюшка, что бы ты сказала, кабы я тебе еще одного мужчину определила на постой?» Я подумала, что любопытно бы узнать, о ком хлопочет Лизавета, а сама не решилась прямо ей ответить и сказала: «Ты что, хочешь меня совсем выжить из дому? Не могу же я с мужиками жить, грех-то какой! Ведь я тоже не деревянная». Старица меня успокаивает, ничего, мол, худого от человека не будет. Я отвертелась от прямого ответа, а она велела подумать.